Любовница Витгенштейна - [73]

Хотя вся ее ситуация, конечно, зачастую может сама казаться иллюзией, как это ни парадоксально.

Так что очень скоро она, естественно, станет совершенно безумной.

Тем не менее следующая часть романа была бы о том, как она безустанно ищет других людей в самых разных местах, независимо от того, безумна она или нет.

Ну и одновременно сбрасывая сотни и сотни теннисных мячей один за другим по Испанской лестнице, или семнадцать часов подряд ожидая, как прозвонят каждые из ее семнадцати наручных часов, прежде чем бросить их все в Арно, или открывая без счету консервные банки с кошачьим кормом в Колизее, или опуская мелочь в неработающие телефоны-автоматы, чтобы позвонить Модильяни.

Или, если на то пошло, даже протыкая мумий в разных музеях, чтобы посмотреть, не окажется ли одна из них набита потерянными стихами Сапфо.

Вот только легко догадаться, что такой роман, скорее всего, невозможно было бы закончить.

Особенно после того, как героиня наконец убедится, что она запросто может совсем перестать искать, а следовательно, и перестать сходить с ума.

Это оставит ей очень мало возможностей для действий, за исключением, пожалуй, той, чтобы спалить дотла какой-нибудь дом.

Или писать палкой на песке воображаемые греческие слова.

Что вряд ли будет особенно захватывающим чтением.

Хотя, между прочим, одна любопытная мысль, рано или поздно пришедшая бы в голову этой женщины, заключалась бы в том, что она, как это ни парадоксально, была практически столь же одинокой до всех этих событий, как и сейчас.

Ну, поскольку это автобиографический роман, то я могу категорически заявить, что рано или поздно такая мысль действительно посетила бы ее.

В конце концов она бы просто решила, что это всего лишь другая разновидность одиночества, отличная от первой.

Это значит, что даже если телефон все еще работает, можно быть таким же одиноким, как если бы он был неисправен.

Или что, даже если ты слышишь, как на некоторых перекрестках тебя окликают по имени, можно быть таким же одиноким, как если бы ты всего лишь вообразил, что это происходит.

Так что, вполне возможно, весь смысл романа состоит в том, что можно одинаково легко спросить Модильяни как по работающему, так и по неработающему телефону.

Или даже, пожалуй, что можно одинаково легко попасть под колеса катящегося вниз по холму такси, вне зависимости от того, управляет им кто-нибудь или нет.

Даже хотя сейчас мне также стало очевидным, что я все-таки не смогла бы не залезать в голову своей героини.

Так что на самом деле я уже снова начинаю чувствовать себя наполовину подавленной.

Несомненно, это лишь доказывает, что писать романы в любом случае не мое призвание.

Ну, нечто подобное говорил Леонардо.

Хотя в действительности Леонардо говорил, что лучший способ сохранить здравомыслие и не поддаться тревоге — быть сумасшедшим.

И теперь из-за этого у меня появилось любопытное ощущение, что большинство вещей, о которых я пишу, часто будто бы каким-то образом становятся равноудаленными от самих себя.

Впрочем, бог знает, что я хотела этим сказать.

Однажды, когда Фридрих Ницше сошел с ума, он начал плакать, потому что кто-то хлестал лошадь.

Но затем он вернулся домой и сыграл на пианино.

Честное слово, Фридрих Ницше часами играл на пианино, когда был безумен.

К тому же сочиняя на ходу все то, что играл.

Между тем Спиноза часто искал пауков, а затем заставлял их драться друг с другом.

Вовсе не будучи сумасшедшим.

Хотя когда я говорю «драться друг с другом», я имею в виду драться друг против друга, естественно.

Даже хотя по какой-то странной причине смысл таких фраз все равно обычно понимается правильно.

Кстати, имело бы это какой-нибудь смысл, если бы я сказала, что женщина в моем романе однажды привыкла к миру без людей больше, чем она могла бы привыкнуть к миру без такой вещи, как «Снятие с креста» Рогира ван дер Вейдена?

Или без «Илиады»? Или без Антонио Вивальди?

Я просто спросила.

На самом деле я спросила об этом по крайней мере семь или восемь недель назад.

Сейчас навскидку начало ноября.

Дайте подумать.

Да.

Ну, во всяком случае, первый снег выпал и растаял.

Пусть даже вообще-то это был не очень сильный снегопад.

Тем не менее на утро после того, как он прошел, деревья выписывали странные иероглифы на белом фоне.

Если на то пошло, небо тоже было белым, дюны укрылись белым покрывалом, а пляж белел до самой кромки воды.

Поэтому все, что я могла видеть, напоминало тот мой старый потерянный трехметровый холст с четырьмя слоями белой грунтовки.

При этом практически казалось, что можно собственноручно заново разрисовать весь мир, так, как захочется.

То есть при условии, что вообще захочется рисовать на открытом воздухе в такую холодную погоду.

Хотя, естественно, к тому времени холод наступал уже довольно долго.

Поэтому я уже несколько раз съездила в город на пикапе.

Ну, поскольку, разумеется, мне не хотелось остаться без припасов, когда я, в сущности, окажусь здесь взаперти.

И это также значит, что я довольно сильно продвинулась в демонтаже соседнего дома.

Теперь, когда я иду на прогулку по пляжу, мне видны два унитаза, прикрепленные к трубам на вторых этажах домов, которые больше не имеют вторых этажей.