Любовная капитуляция - [96]

Кэтрин пыталась найти слова, чтобы дать ему почувствовать ее боль и страдания при одной мысли о том, что он может быть с Дженни; но его серые глаза вновь лишили ее дара речи. Кэтрин вдруг почувствовала, что все его разговоры о Дженни не более чем слова, что любит он ее, и даже отрицать это смешно.

Тщетно пыталась она бороться с затопившими ее чувствами, оторваться от его губ… Битва вновь была ею проиграна, всякий дух сопротивления сломлен. Он ослабил свою хватку, но ее собственные руки неизвестно как и почему оказались на его плечах и обвились вокруг могучей шеи Донована…

Словно уловив момент капитуляции, он уже ласкал ее и целовал вновь и вновь. Кэтрин в последний раз попыталась собрать остатки воли, но вместо протеста издала слабый стон страсти.

Донован не мог ни о чем думать, кроме как о чуде, происходящем всякий раз, когда он держал жену в объятиях. Тело ее сдавалось… Но вся ли Кэтрин в его власти? Действительно ли эта сводящая с ума, непредсказуемая женщина всецело его в эти моменты?! Ведь когда она была в его объятиях, губы ее приоткрывались навстречу его губам, тело сладострастно изгибалось, стремясь как можно теснее прижаться к нему! Донован не хотел ничего, только возноситься с ней на волшебные высоты страсти, где уже нет «я» и «ты», где остается лишь одна истина — слепящий свет блаженства… Он прижался к пульсирующей жилке на шее жены, в то же время освобождая ее от одежды, пробиваясь к мягкому теплу ее плоти; Кэтрин дрожала, желание переполняло ее, стремясь выплеснуться на поверхность. Она слабо застонала, прося еще, еще, еще…

Он, проникнув в нее, начал двигаться, сперва медленно, ловя каждый момент, играя с ней, дразня и возбуждая пальцами и губами, пока она не забилась под ним в страстном экстазе. В ее мире теперь не оставалось ничего, кроме него и горячих волн желания, затопляющих ее сознание; плоть Донована, казалось, превратилась в горячий, раскаленный меч, пронзающий саму ее душу, заставляющий все ее существо молить об освобождении от этой муки. Почувствовав, что она больше не в состоянии ждать, он проникал в нее глубже и глубже, вновь и вновь…

Откуда-то она слышала свой голос, свои всхлипы и мольбы; Донован шептал несвязные слова любви и желания ей на ухо, и оба утратили чувство времени.

Холодным и мучительным показалось Кэтрин возвращение к реальности; она испытывала стыд и опустошенность, и разрыдалась в безутешном горе. Она плакала, полагая, что для мужа она не более чем одно из удобств жизни, способ извлекать удовольствие!.. Как всегда, за мигом несказанного блаженства настал час сомнений и неуверенности, час расплаты.

Донован чувствовал, что жена плачет, и не мог утешить ее. Она отвернулась от него, и прошло много времени, прежде чем смогла уснуть. Но Донован уснуть так и не смог. По мере того, как бессонная ночь тянулась, в нем начало зарождаться осознание ситуации. Да, он проиграл. Он любит ее больше, чем любил Дженни или кого-либо еще. Он не может без нее, и утром ему придется признать эту горчайшую правду. Ведь если Кэтрин любит Эндрю, то ему, Доновану, придется делать выбор: либо ее счастье, либо его право держать ее рядом с собой до конца. Завтра… завтра он придет к окончательному решению…

Перед самым рассветом Донован Мак-Адам уснул.

24

Рассвет уже позолотил утренние облака, когда Кэтрин осторожно выскользнула из кровати. Тщательно одевшись, она немедленно поспешила к Энн, которая уже не спала, что немало удивило Кэтрин. Она не знала, что сестра плохо спала с момента бегства Эндрю, долгие ночные часы молясь то за благополучие любимого, то за здоровье и счастье Кэтрин, то за саму себя, чтобы иметь силы встретить грядущие испытания.

— Кэтрин, я не ждала тебя так рано!

— Ничего, я подожду. Только поторопись, пожалуйста, Энн.

— Хорошо, — кивнула сестра.

Она оделась с максимальной быстротой, поглядывая на Кэтрин, которая в нетерпении расхаживала по комнате, как пойманная тигрица.

Кэтрин необходимо было уехать раньше, чем проснется Донован; ей хотелось побыть в своем старом доме одной хотя бы немного, а затем уже начать жизнь в отдалении от Донована, разъезжая по всей Шотландии и навещая бесчисленных родственников.

К тому времени, когда Энн собралась, нервы Кэтрин были на пределе. Слуги и конюхи внизу в безмолвном изумлении взирали на двух юных леди, поднявшихся чуть свет и собирающихся отправиться неизвестно куда, да еще без сопровождения.

Какое-то время сестры скакали молча. Энн видела, что Кэтрин в смятении, но не считала себя вправе спрашивать о чем-то, а тем более давать советы. Та всегда играла в семье главную скрипку, держала в руках все нити управления домом, и Энн не сомневалась, что и на этот раз сестра найдет единственно правильный выход из положения.

Энн давно перестала сомневаться в любви Кэтрин к мужу; только упрямство оставалось той преградой, которую леди Мак-Адам оставалось преодолеть на пути к душевному миру и счастью. Разумеется, Энн не могла судить с той же уверенностью о чувствах и настроениях лорда Мак-Адама, но и он, как ей казалось, всего лишь не хотел или не умел выразить в словах то чувство, которое доводило его до крайней степени исступления.