Любовь юных лет - [6]
– Никак.
На этот раз она не попросила меня не входить и сама не отступила назад. Но стать на шаг ближе – что толку?
– Не понимаю. Ничего не понимаю. Что же, я уйду. Она молчала. Я все не уходил. И, не выдержав, заговорил:
– Ладно. Значит, напрасно я мечтал. Напрасно надеялся.
Она посмотрела мне в глаза. Я остановился, не в силах продолжать. Опустил глаза.
– Вот так. Не на что было надеяться. Она молчала.
– Ну ладно. А почему ты приехала?
– Я проездом в Ахваз. До Ахваза поеду поездом, потом еще на машине.
Я оглядел ее с головы до ног. Ее лицо дрогнуло. Горько и ласково улыбнувшись, она сказала:
– Все тебе привет передают. Я заходила к твоим попрощаться. Померанцы уже выросли. Я ведь у вас несколько лет не была. Как все изменилось.
– Да, многое изменилось.
– Твою комнату теперь отдали Зухре и Зарин. У меня невольно вырвалось:
– Все изменилось, кроме…
Что толку было договаривать, только зря расстраивать ее. Она промолчала.
– Ну, я пошел. Лучше бы и не приходил. Она ничего не сказала.
– Так когда ты едешь? Она не ответила.
– А мне что делать? Она взглянула на меня.
– Мне уйти? Молчание.
– Я еще увижу тебя?
– Зачем?
– Пока ты в Тегеране, давай встретимся. Пожалуйста.
– Зачем?
– Ты же сказала, что собираешься в Ахваз. Она молча подняла на меня глаза.
– Ну пожалуйста, не надо.
– Ты права.
– Сегодня, в пять вечера, на этом же перекрестке. – И она ушла.
Я вернулся домой и уже днем, пообедав, вспомнил, что ни один из нас и словом не обмолвился о пальто.
Встретившись на перекрестке Пехлеви, мы шли вдоль осыпающихся платанов, пока дома не остались позади. Дальше дорога уводила в холмы. В ту пору граница города не достигала даже нынешней улицы Тахтэ Джамшид. Мы повернули обратно. Вокруг сновали люди, постепенно темнело, зажигались фонари. Переходя улицу, я взял ее за руку, и мы побежали. Но, очутившись на тротуаре, она высвободила руку. Мы пошли рядом. Нелюбопытные взгляды многочисленных прохожих давали мне ощущение свободы, но я ни на минуту не забывал, как бежит, торопится время. Да и свободен я был только воображать себя наедине с ней, на этом тесном, открытом для взглядов кусочке пространства. И все-таки каждым своим шагом я стремился отвоевать для нас еще немного места, думая лишь о том, чтобы уходящие мгновения не исчезали, а прибавлялись к оставшемуся у нас времени. Мне нечего было ей сказать. Казалось, я всю жизнь ждал именно этого: оказаться рядом с ней, идти под стук ее каблуков и размышлять, слушая, как бьется ее сердце. Я то смотрел на тротуар, стлавшийся ей под ноги, то разглядывал ее профиль, четко прорисованный на фоне размытой сумерками улицы. Поймав мой взгляд, она поворачивала голову, и на ее тонком лице появлялась чуть заметная печальная улыбка. Стемнело. Темнота еще надежней охраняла нас от людей. Я предложил посидеть где-нибудь, но она отказалась, и мы продолжали идти. Подошли к лотку, где продавали грецкие орехи. Чищеные орехи лежали на подносе. Фонарь высвечивал на тротуаре яркий круг. Она спросила:
– Хочешь орехов?
– Как скажешь, – ответил я и стал смотреть, как она наклоняется к подносу, выбирая орехи покрупнее, и торгуется с хозяином. Я хотел заплатить, но она, не поворачивая головы, сказала: «Не нужно» – и заплатила сама. Мы пошли дальше, и я наблюдал, как она снимает с орешков тонкую золотистую пленочку и протягивает их мне. Наконец я не выдержал:
– Послушай, сколько можно ходить? Давай посидим где-нибудь.
– А где?
– Ну где хочешь.
– Нигде.
– Ведь устанешь.
Она усмехнулась.
– Что же делать? – сказал я.
– Ничего.
– Я больше так не могу.
– Подумай, что будет потом.
– Оставь свое «потом». Потом – это когда ты уедешь. Тогда и говорить будет не о чем.
– Давай лучше гулять.
– Мы и так гуляем.
– Ты все время говоришь.
– Тебе это не нравится?
– Зачем тебе говорить?
– Знала бы ты, каково мне.
– Я не знаю.
– Зато я знаю.
– Ты произносишь «зато», как тегеранцы.
– Конечно, тебе больше нравится ахвазский говор.
Она не выдержала:
– Ну, хватит. Ты что, нанялся мучить нас обоих? Давай спокойно погуляем. Спокойно и молча.
Закручивались переулки, уходили назад улицы, я то видел ее в свете витрин, то ощущал ее присутствие во тьме, под деревьями, сердцем впитывая ее близость. Пару раз я попытался взять ее под руку, но она не позволила. Был вечер, мы продолжали шагать.
Мы переходили безлюдную улицу. Перепрыгивая арык, чтобы попасть на тротуар, она поскользнулась и зачерпнула в туфлю воды.
– Подожди, – сказала она и, прислонившись к стене, стала снимать мокрую туфлю. Я наблюдал за ней. – Нет, так не пойдет. Здесь неудобно.
Скоро мы подошли к дому, к которому от тротуара вело вверх несколько ступенек.
– Давай присядем здесь, – предложил я. Она обвела взглядом безлюдную улицу.
– Здесь слишком пусто.
– Если хочешь, можем выйти на середину площади Тупхане. – Против моей воли слова прозвучали грубо.
– Ну ладно.
Мы поднялись на две ступеньки вверх и уселись под аркой у двери. Улица была пуста, только сквозь листву деревьев просвечивали фонари далеких лавок. Она сняла туфлю, вылила из нее воду, потом открыла сумочку, поискала что-то, но, так ничего и не достав, закрыла.
– Что ты ищешь? – спросил я.
В предлагаемый читателям сборник одного из крупнейших иранских писателей Эбрахима Голестана вошло лучшее из написанного им за более чем тридцатилетнюю творческую деятельность. Заурядные, на первый взгляд, житейские ситуации в рассказах и небольших повестях под пером внимательного исследователя обретают психологическую достоверность и вырастают до уровня серьезных социальных обобщений.В романе "Тайна сокровищ Заколдованного ущелья" автор, мастерски используя парадокс и аллегорию, гиперболу и гротеск, зло высмеивает порядки, господствовавшие в Иране при шахском режиме.
В предлагаемый читателям сборник одного из крупнейших иранских писателей Эбрахима Голестана вошло лучшее из написанного им за более чем тридцатилетнюю творческую деятельность. Заурядные, на первый взгляд, житейские ситуации в рассказах и небольших повестях под пером внимательного исследователя обретают психологическую достоверность и вырастают до уровня серьезных социальных обобщений.
В предлагаемый читателям сборник одного из крупнейших иранских писателей Эбрахима Голестана вошло лучшее из написанного им за более чем тридцатилетнюю творческую деятельность. Заурядные, на первый взгляд, житейские ситуации в рассказах и небольших повестях под пером внимательного исследователя обретают психологическую достоверность и вырастают до уровня серьезных социальных обобщений.
В предлагаемый читателям сборник одного из крупнейших иранских писателей Эбрахима Голестана вошло лучшее из написанного им за более чем тридцатилетнюю творческую деятельность. Заурядные, на первый взгляд, житейские ситуации в рассказах и небольших повестях под пером внимательного исследователя обретают психологическую достоверность и вырастают до уровня серьезных социальных обобщений.
В предлагаемый читателям сборник одного из крупнейших иранских писателей Эбрахима Голестана вошло лучшее из написанного им за более чем тридцатилетнюю творческую деятельность. Заурядные, на первый взгляд, житейские ситуации в рассказах и небольших повестях под пером внимательного исследователя обретают психологическую достоверность и вырастают до уровня серьезных социальных обобщений.
В предлагаемый читателям сборник одного из крупнейших иранских писателей Эбрахима Голестана вошло лучшее из написанного им за более чем тридцатилетнюю творческую деятельность. Заурядные, на первый взгляд, житейские ситуации в рассказах и небольших повестях под пером внимательного исследователя обретают психологическую достоверность и вырастают до уровня серьезных социальных обобщений.
Этот сборник стихов и прозы посвящён лихим 90-м годам прошлого века, начиная с августовских событий 1991 года, которые многое изменили и в государстве, и в личной судьбе миллионов людей. Это были самые трудные годы, проверявшие общество на прочность, а нас всех — на порядочность и верность. Эта книга обо мне и о моих друзьях, которые есть и которых уже нет. В сборнике также публикуются стихи и проза 70—80-х годов прошлого века.
Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.
Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.