Любовь в Золотом веке. Удивительные истории любви русских поэтов. Радости и переживания, испытания и трагедии… - [47]

Но был ли я любим, и кем,

И где, и долго ли?.. Зачем

Вам это знать? Не в этом дело!

И заключает: «Этими строками Пушкин как бы ставил предел любопытству своих будущих биографов. Но, конечно, они не могли примириться с подобным ограничением».

Но каждый исследователь, каждый автор вправе поставить этические границы там, где считает нужным. И, разумеется, я этим правом воспользуюсь, и не буду выяснять, «было» или «не было» что-то у Пушкина с той или иной дамой, которой он посвящал стихи, и уж тем более — где, когда и сколько раз. Не будем забывать также: хотя не XIX столетие называют галантным веком, но традиции любовной игры, флирта и кокетства все еще в силе. Иногда за ними скрывались искренние чувства, иногда все оставалось лишь в рамках галантной игры и, наверное, не всегда можно, а главное нужно ли выяснять, что это было в каждом конкретном случае. Итак, после такого предуведомления, приступим.

2

Если не считать шуточных четверостиший на французском, написанных в 1809 или 1811 году, еще до поступления в Лицей, то первым стихотворением Пушкина на русском языке было любовное послание к некой Наталье, написанное в 1813 году.

Стихотворению предпослан эпиграф, вроде бы серьезный, и даже страстный: «Почему мне бояться сказать это? Марго пленила мой вкус», взят он из сатирической поэмы «Послания к Марго» «того самого» Шодерло де Лакло, автора «Опасных связей». А поэма посвящена фаворитке Людовика XV мадам Дюбарри, бывшей модистке, отличавшейся низким происхождением, не слишком изысканными манерами и крутым нравом. Этот эпиграф призывает нас не воспринимать стихи всерьез, быть готовыми к какому-то подвоху.

Начинается стихотворение так:

Так и мне узнать случилось,

Что за птица Купидон;

Сердце страстное пленилось;

Признаюсь — и я влюблен!

Пролетело счастья время,

Как, любви не зная бремя,

Я живал да попевал,

Как в театре и на балах,

На гуляньях иль в воксалах

Легким зефиром летал;

Как, смеясь во зло Амуру,

Я писал карикатуру

На любезный женский пол;

Но напрасно я смеялся,

Наконец и сам попался,

Сам, увы! с ума сошел.

Легкий четырехстопный хорей невольно настраивает на игривый лад. Перед нами один из тех галантных комплиментов, которые могут не значить ничего, кроме желания автора сыграть роль остроумного кавалера. Кстати, «воксалы», упоминающиеся в стихах, разумеется, не железнодорожные вокзалы — а общественные увеселительные заведения на подобие знаменитого британского Воксхолл-Гарденз. В словаре, составленном Владимиром Ивановичем Далем — современником Пушкина, мы найдем слово «воксал» и такое его определение: «Сборная палата, зал на гульбище или сходбище, где обычно бывает музыка». Историки спорят, в каком именно из вокзалов города Москвы мог побывать 8-летний Пушкин до того, как приехал в Царское Село (в Лицее посещения воспитанниками подобных мест были исключены). Но, мне кажется, это как раз тот случай, когда за словами может не стоять ничего конкретного, никаких «достоверных фактов», а лишь поэтический образ веселой, привольной жизни.

Но этот образ здесь — для контраста, и Пушкин немедленно «меняет мелодию»:

Смехи, вольность — все под лавку,

Из Катонов я в отставку,

И теперь я — Селадон!

Миловидной жрицы Тальи

Видел прелести Натальи,

И уж в сердце — Купидон!

Упоминание Селадона и Купидона вновь отсылает нас к галантному веку. Селадон — ставшее нарицательным имя томного, чувствительного, сентиментального влюбленного, героя романа «Астрея» французского писателя XVII века Оноре д’Юрфе. Имя это приобрело иронический оттенок еще во времена Гёте. В одной из сцен «Фауста» доктор требует от беса, чтобы тот немедленно устроил ему свидание с Гретхен, и Мефистофель укоряет его:

Ты судишь, как какой-то селадон.

(Именно так, с маленькой буквы! — Е. П.)

Увидят эти люди цвет, бутон,

И тотчас же сорвать его готовы.

Звание «жрицы Тальи» намекает на то, что героиня стихотворения была комедийной актрисой. Бойкие «актерки» — излюбленный объект для страсти молодых повес как в XVII и XVIII, так и в начале XIX века, страсти легкой, игривой и часто плотской, ни к чему не обязывающей. Кто эта «жрица Тальи»?

В Царском Селе был домашний театр графа Варфоломея Васильевича Толстого, который посещали лицеисты. Одноклассник Пушкина Алексей Илличевский в 1816 году писал: «По знакомству с хозяином и мы имеем вход в его спектакли; ты можешь понять, что это наше первое и почти единственное удовольствие». Одну из крепостных девок графа, актрису этого театра, звали Натальей. Молва приписывала ей любовную связь с Толстым.

Что ж, если судить по этим стихам, юный Пушкин влюблен, и влюблен весьма пылко, но пока он лишь мечтает о взаимности:

Так, Наталья! признаюся,

Я тобою полонен,

В первый раз еще, стыжуся,

В женски прелести влюблен.

Целый день, как ни верчуся,

Лишь тобою занят я;

Ночь придет — и лишь тебя

Вижу я в пустом мечтанье,

Вижу, в легком одеянье

Будто милая со мной;

Робко, сладостно дыханье,

Белой груди колебанье,

Снег затмившей белизной,

И полуотверсты очи,

Скромный мрак безмолвной ночи —

Дух в восторг приводят мой!..

Я один в беседке с нею,

Вижу… девственну лилею,

Трепещу, томлюсь, немею…

И проснулся… вижу мрак