Любовь в зеркалах - [5]

11

Одна из нижних комнат их дворца тоже была в раковинах-зеркалах, только искривленных. Подойдешь поближе — и невообразимый уродище с метровой вывихнутой челюстью пялится на тебя злобными очами-тарелками, а ножки у него — как извивающиеся водоросли. В другом зеркале голова, как трапеция, а несуразное, круглое, будто лепешка, тельце подвешено к ней на шее-веревке. В третьем ты весь заверчен в бугристую изогнутую воронку, и от человеческого облика ничего уже не осталось.

Лира долго отказывалась, но Тихон уговорил, точнее, принудил ее пообниматься и здесь. Ни в каком кошмарном сне невозможно било увидеть такие жуткие объятия, когда конек представляется бревном, а ее груди: одна — подобием атомного взрыва, другая — розоватой ретортой. Как ни странно, паноптикум кривых зеркал довел обоих до исступления, и на рассвете они враз уснули, изнеможенные, как в день прилета.

12

Они нежились на своем роскошном ложе. Раковина с дабиз чуть подрагивала на Лирином животике, а Тихон ложечкой подносил икру то к ее губам, то к своим.

— Обожаю тебя, Лира, Лиресса. Лирецианка. Вся моя — от кончиков волос до кончиков ногтей. Обещаю: если по осени проект с подлодкой выгорит, ты получишь свою долю. Допустим, полмиллиончика. Интересно, на что начнешь тратить?

Она отвечала, не задумываясь:

— Перво-наперво наняла бы бандитов, чтобы изуродовали Веньку лупоглазого.

— Твоего спонсора? За что? Благодетель. В люди тебя вывел, имя красивое придумал. По Европе возит. Неужели торговать тряпьем в Чертанове и якшаться с кавказцами лучше, чем чувствовать себя принцессой?

— Никаким тряпьем я не торговала. И Лирой меня нарекли при рождении мои мать и отец, они музыканты. И с ублюдками не якшалась. Ни с одним, кроме Веньки. Он высмотрел меня, дурочку, на экзаменах во ВГИКе. Наобещал с три короба, зазвал к себе в студию, подпоил какой-то дрянью и надругался как скот надо мной, когда была в полной отключке, причем самым противоестественным способом, по-другому он не может, поскольку педофил. Неделю надо мной измывался, держа взаперти, грозился даже убить, но я все упорствовала. Тогда он кассету показал, где надо мной измывается, причем морды этого труса не видно. Грозился послать моим родителям. Поревела я, поревела — и согласилась выступать на конкурсе красавиц.

Тихон осторожно перенес раковину с дабиз на ковер, наклонился над Лирой, вглядываясь в ее лицо.

— Ты не шутишь? Поклянись.

— Клянусь отцом и матерью.

— А я то думал…

— Ты думал: валютная проститутка, да? Из тех, кто изощренно доставляет удовольствие мужикам, этим кабанчикам, бычкам, петушкам, бегемотикам, у которых всегда на уме только похоть…

— Ну зачем ты так? Не все на свете скоты и звери…

Лира легонько отстранила его, села, глядя в упор темно-голубыми мерцающими глазами.

— Конечно, миленький мой тихоня. Случаются дивные непорочнейшие создания. Например, ты, нью рашен, да?

— Прости меня. Я тоже разбавил тебе в наш первый вечер шампанское снотворным. И в этом смысле ничем не отличаюсь от скота Веники. Прости. Ведь я ничего не знал тогда о тебе.

— А сейчас узнаешь. Я не просто Дмитриева, как в паспорте, но Дмитриева-Мамонова — это древнейшая боярская фамилия. Выросла на Дону, в Станице Новоалександровской. В детстве носилась на скакунах и дралась с мальчишками, мечтала стать астрономом, затем океанологом. А после выпускного бала упорхнула в Москву — против воли родителей, по дурости. Страсть как хотелось засиять на столичном небосклоне актрисой… Здесь-то меня и подловил ублюдок Венька. Теперь он продал меня тебе, Тихон, и я не знаю, что вынуждает меня обниматься с тобой вечероночеутродни напролет. Не знаю, почему в меня будто вселился бес, зачем я переполнена вся твой, во всех смыслах. Это наваждение, наркотик. Я хочу только этого. И еще дабиз. Мы с тобой попали в капкан, пойми! За такое блаженство последует расплата — и страшная. Я это чувствую как женщина.

Крупные слезы покатились по ее щекам. Тихон даже опешил.

— Лапушка, что за бредни? Какая расплата? За что? Да мы хоть завтра рванем отсюда. Кто нас держит? И мне нравится дабиз, и я от твоих прелестей без ума, и у меня ничего подобного в жизни не было, хотя и перецеловал уж сотню красоток. Успокойся, Лира, не выношу женских слез.

Она виновато улыбнулась, ткнулась носиком ему в плечо, закрыла глаза, зашептала:

— Ты говоришь: сотня красоток. А у меня мужчин было всего лишь двое. Первый — мой одноклассник Глеб, чем-то похожий на тебя. Он погиб в Чечне, его запытали в плену дудаевские подонки, требовали переменить веру, воевать против своих. Второй мой сокол — ты, Тихон. Других не было.

— Теперь я буду любить только тебя, — сказал он нежно, трогая ее пушистые длинные волосы.

— Вчера мне приснилось: плывем с тобой на дельталете, но не над морем, а в нем самом, среди коралловых рифов, дельфинов, разноцветных рыбок, китов, черепах, медуз. И представь: вдруг возникает вдали между скалами преогромная акула. Только вместо глаз у нее — прожектора, они исторгают темно-кровавый свет. Ты направляешь дельталет вверх, мы успеваем вынырнуть на воздух, начинаем подниматься, а наверху — снег, воет волком метель, стога сена проплывают в воздухе мимо нас, увешанные многометровыми сосульками. И река извивается в мутном небе, закованная в ледяной панцирь и тоже похожая на сосульку, но только горизонтальную и необозримой длины. Потом небо прояснилось, я глянула вниз — а море тоже застыло, блистает, как зеркало, льдом. И нас с тобой тоже начало обволакивать ледяным покровом… Тут я проснулась.