Любовь в отсутствие любви - [48]

— Я думал, ты в Париже.

— Это сюрприз.

Они рассмеялись.

— Тебе Мадж сказала, что я здесь? Я больше никому этого не говорил.

— Я не знала, что ты здесь будешь. Я просто люблю Брамса. Саймон, ну откуда берутся такие музыканты?

Значит, пронизавшая зал магия не коснулась ее. Внутри у Саймона что-то надломилось.

— Зачем ты приехала?

— Ты сам знаешь.

— Я ничего не знаю. После нашей последней встречи я понял, что знаю меньше, чем ничего. Знаю только то, что чувствую.

— А что чувствую я? О, Саймон…

— Это не просто чувство. Что-то случилось, но я не знал, как это воспримешь ты.

Они стояли на углу площади Портман, глядя друг другу в глаза. Пути обратно уже не было. Саймон обнял ее и поцеловал. Раньше они часто чмокали друг друга в щеку. Но сейчас он, как в первый раз, смаковал манящую мягкость ее губ, млел в страстных объятиях маленьких рук. У него заныло и сжалось сердце, когда они оторвались друг от друга. Ее улыбка была исполнена такой полней, искренней радости… На обратном пути в такси они не могли ни о чем говорить и только крепко прижимались друг к другу. Ее голова лежала у него на груди, а он обнимал ее за плечи.

Произошедшее в следующие несколько часов было неотвратимо, как судьба. Не прозвучало никаких вопросов, никаких «Стоит ли?» и «Хорошо ли это?». Задернув шторы в квартире Саймона на Сен-Питсбург-плейс, они разделись и бросились в постель. Монику будто подменили. Чопорность и сдержанность были небрежно и нетерпеливо сброшены вместе с туфлями. Девичья одежда и девичье воспитание остались аккуратно сложенными на стуле. Моника оказалась дикой, ненасытной, словно ее страстная натура, дремавшая долгие годы, наконец-то прорвалась наружу, сбросив старинные оковы предрассудков. Она низвергалась на него Ниагарой, уносила к Млечному Пути… Между нею и Саймоном происходило нечто огромное, удивительное, совершенно невероятное.

Открыв глаза и оглядевшись вокруг, любовники испытали чувство, близкое к удивлению. Казалось, пережитое за эти несколько часов наслаждение должно было заставить пространство исказиться и перенести их тела далеко-далеко отсюда. Они ожидали увидеть Вавилон, Висячие сады Семирамиды, любое из чудес света… но за окнами была видна лишь знакомая Бейзуотер-роуд. Они лежали недвижно, любуясь друг другом. Странное алхимическое таинство за сто пятьдесят минут преобразило эти два нагие тела в самые прекрасные, самые притягательные друг для друга во всей Вселенной.

Моника прижалась лицом к груди Саймона и прошептала:

— Возлюбленный мой!

Он гладил ее по голове, прикасался к шее и плечам.

— Никогда в жизни я такого не испытывал, — шепнул он в ответ.

— Не будем говорить, не будем ничего раскладывать по полочкам. Мы ведь знаем, что случилось с нами. Боже мой, Саймон, я люблю тебя.

Еще через час любовники поднялись с пола и, взявшись за руки, подошли к окну. Отдернули шторы. И время исчезло. Время теперь не имело ни малейшего значения. Единственное, что сейчас было важно, — это просто стоять у окна, смотреть на ночное небо, на верхушки деревьев, на этот милый, такой родной мир. Они побывали в таинственных Висячих садах и вернулись оттуда уже другими. Теперь изменился и этот знакомый мир за окнами, и Саймон с Моникой завороженно наблюдали за рождением новой Земли.

— Молния?

— Давай посчитаем, — сказала она. Медленно и внятно Моника досчитала до восьми, когда где-то вдали громыхнуло. — Восемь миль.

— Больше, — ответил он. — Ты медленно считаешь.

Они оба безмолвно досчитали до сорока. Сорок миль отсюда до Сэндиленда. Слышит ли эту бурю Ричелдис? Вспыхнула еще одна молния, на этот раз гром грянул быстрее и громче.

— Иди сюда. — Саймон подошел к ней с одеялом в руках.

Укрывшись им, они обнялись, с детским восторгом любуясь грозой. Грохотало так, словно сейчас рухнет небо. Гроза билась в комнате, как огромная пойманная бабочка. Лондон со своими расползающимися улицами, заваленными мусором, был залит оранжевым светом. Стихия бесновалась над городом, будто празднуя свое долгожданное освобождение. Молнии и раскаты грома уже не расходились во времени; комната, освещенная электрическими вспышками, содрогалась от громовых раскатов.

— С тобой мне не страшно, — сказала Моника. — Пусть в нас ударит. Я хотела бы сейчас умереть.

— Я не могу передать словами свои чувства к тебе.

— И не надо.

— И все-таки я попробую. Хотя, наверно, буду очень глупо выглядеть. Как старый волокита.

— Ты и есть старый волокита.

— Нет, неправда. Моника, прошу тебя…

— Слова тут не нужны. — Ее голос звучал одновременно твердо, нежно и иронически. Сильнейший удар грома громыхнул прямо у них над головами. — Если бы слова что-то значили, я смогла бы рассказать тебе, каково это — после стольких лет понять, что я на самом деле всем сердцем люблю тебя. Когда в Фонтенбло я увидела, что ты всего лишь старый волокита, я такое пережила… Если бы слова что-то значили, я донесла бы до тебя и эту свою боль, и невероятную радость, когда узнала, что ты не любишь ту женщину.

— Не надо об этом.

— Почему же? Именно мисс Джолли мы обязаны тем, что сейчас мы вместе. — Она нашла его руку под одеялом, погладила ее. Потом звонко чмокнула его в ухо. — Когда мы расстались в Париже, я боялась, что ты исчезнешь. Я бы тебя не винила. Я сама хотела исчезнуть. До сегодняшнего вечера я, в общем-то, не хотела, чтобы все получилось так.