Любовь в отсутствие любви - [11]

— Как они поживают?

— Наши-то? Они удивительные. Я про то, как им удается так жить. Особенно после того, как случилась эта трагедия.

— Бедняги. Не приведи Господь кому такое пережить. Маркус — это крест на всю жизнь.

— А по-моему, Ричелдис так не считает. По ней не скажешь, что она считает его крестом. Она его просто любит. Я бы на ее месте давно свихнулась. Я бы не выдержала.

Они обе умолкли и прислушались к голосу гида, рассказывающему, как Франциск I впервые посетил Фонтенбло. Попутно их просветили, что каждый зал во дворце имел свой, неповторимый стиль, в соответствии с которым подбирались оформление и мебель (тогда было модно интересоваться Второй Империей[13]).

Трещотки-итальянки, не слушая объяснений, давали друг другу попробовать рожки с мороженым. Все с облегчением вздохнули, когда автобус подъехал к массивным дворцовым воротам и им разрешили выйти. В их распоряжении было четыре часа, которые каждый мог провести по собственному усмотрению.

— Может, перекусим? — предложила Моника.

— Или хотя бы выпьем чего-нибудь.

— Вечно я про это забываю… Тоже одно из следствий холостяцкой жизни.

Зайдя в уютное, маленькое кафе в двух шагах от дворцовой площади, приятно удивившее своей изысканной старомодностью, дамы попросили принести по аперитиву. Им принесли бокалы с киром.[14] Изучив меню, они заказали наваристый рыбный суп, фрикасе из цыпленка в нежном лимонном соусе с горкой вареного риса в формочке, салат с сыром бри, сливовое мороженое-шербет и кофе.

— Тебе не кажется, что мы просто завидуем Ричелдис? — Моника задумчиво разглядывала крошечную чашечку с густым коричневым напитком. — Причем вовсе не ее красавцу мужу, дому или детям.

— Я так точно им безумно завидую, — согласно кивнула Белинда.

— Она для меня образец добродетели.

— Ага. Той самой, которую мы давно утратили.

— Не знаю, была ли она у меня вообще когда-нибудь. Вот у Ричелдис — это да… Она у нас кладезь достоинств… Ни одного, даже малюсенького, изъяна.

Они расплатились, вышли из кафе и неторопливо направились в сторону замка, где их уже поджидал англоговорящий гид. Здесь было очень красиво, но как-то однообразно, похоже на красивую добротную штамповку. В роскошных гобеленах восхищала не столько красота, сколько усидчивость мастериц, их создавших. От одинаковых, как две капли воды, полотен позднего Возрождения скукой сводило скулы. Громоздкая позолоченная мебель подавляла. Все это тяжеловесное великолепие окутывал аромат свежести, доносившийся с озера, на которое открывался великолепный вид из высоких окон. Даже у леди Мейсон невольно возникало ощущение причастности к вершившейся здесь истории, хотя она была катастрофически невежественна в этом вопросе. Она не могла отличить одного Людовика от другого, зато при упоминании имени Наполеона ее лицо светлело — и вовсе не из-за любви к императору-корсиканцу, а просто потому, что тут она чувствовала какую-то почву под ногами. Истории о великой Жозефине достигли даже ее ушей.

— Переходим в тронный зал, — сообщила дама-экскурсовод. — Наполеон, как вы помните, в Версале не жил. Вот это его трон. Обратите внимание на инициал над троном, он вырезан по первой букве имени Бонапарта. А вот этот стеклянный шарик на большом канделябре весит…

— Смотри, — вдруг прошипела Белинда, схватив Монику за локоть.

Секундой позже и перед ней открылось зрелище, поразившее Белинду. Возле противоположной двери стоял Саймон Лонгворт, муж их обожаемой Ричелдис, чьей семейной идиллией они не уставали восхищаться. По преувеличенно отсутствующему виду, с которым он смотрел в окно, было ясно, что он тоже заметил старых знакомых. Не нужно было обладать особым воображением, чтобы понять, почему он не поспешил им навстречу. Под руку его держала ну очень молоденькая блондиночка.

Не сговариваясь, Моника и Белинда попятились за спины экскурсантов. Пока осиротевшая группа расширяла свой кругозор, они спешно покинули тронный зал, минуя сверкающий позолотой холл, не менее щедро сверкающую гостиную и наконец добрались до начала обзора, где по-прежнему висели похожие друг на друга гобелены и набившие оскомину полотна итальянцев.

— Это точно был он, мы не обознались? — заикнулась было Белинда, хотя и так все было ясно.

— Они держались за руки, и… может, это какая-нибудь родственница?.. Нет, не может этого быть… А кто же еще, конечно, это он.

— Да не беги ты так, тебе хорошо, у тебя вон какие туфли удобные, а я на этих проклятых каблуках то и дело ногу подворачиваю.

— А я и не бегу. Я просто быстро иду.

— Вообще-то, бежать должен был он.

— Давай отойдем подальше, тогда и поговорим.

— Ну, Моника же! Не перепрыгивай через ступеньки.

— А нечего было надевать неудобные туфли.

Добежав до озера, они остановились отдышаться и обдумать, как себя вести в такой чудовищно щекотливой ситуации. Только что они видели мужа своей лучшей подруги под ручку с какой-то смазливой финтифлюшкой. И это после того, как они весь день ставили друг другу в пример Саймона и Ричелдис. Называли их символом идеальной семьи, воплощением счастья, надежности, верности. Подруги чувствовали, что их пошлейшим образом обвели вокруг пальца.