Любовь в эпоху ненависти. Хроника одного чувства, 1929-1939 - [36]

*

Симона де Бовуар страдает от постоянного отсутствия Жан-Поля Сартра больше, чем он. У него всё хорошо, когда он чувствует себя любимым, днем он отбывает монотонную воинскую повинность в казарме и предвкушает, как потом закурит свою трубку и будет размышлять на большие философские темы. Вечерами он часто встречается с Симоной де Бовуар, они оба постоянно ездят между Парижем и Сен-Сир-сюр-Мер, потом еще и казармой в Туре, но времени постоянно не хватает, они в основном здороваются и прощаются на вокзалах. Вечный транзит. Они часто едят вместе, но почти никогда не спят друг с другом, потому что в казарму ей нельзя, а снимать днем номер в гостинице она стесняется. К своему собственному удивлению Симона де Бовуар замечает, что страдает от этого сильнее всего: «Я была вынуждена признать то, что пыталась скрывать с юности: мое вожделение сильнее моей воли». Кстати, по пакту с Сартром она поклялась говорить ему обо всём, что ее угнетает. Но о неудовлетворенном либидо она умалчивает. Постепенно она осознаёт, что это уже опасно — она думает только о нем, он заслонил для нее весь мир, она хочет читать только то, что читает он, ненавидеть то, что ненавидит он, любить то, что любит он. Она чувствует, что начинает терять самого главного человека в своей жизни — себя.

*

Двадцать восьмого ноября 1930 года Альма Малер-Верфель пишет о своем супруге Франце после семнадцати месяцев брака: «Пусть сам занимается своими гадостями. И зачем я вышла замуж? Безумие какое-то». Потом спускается на кухню в их венской квартире и достает вторую бутылку травяного ликера, первая давно пуста. Она смотрит на свой портрет, написанный Оскаром Кокошкой в 1913 году, когда он был так безумно и прекрасно увлечен ею. Она любит, когда мужчины сходят по ней с ума, это ее наркотик. А Кокошка недавно прислал ей открытку. Может быть, стоит встретиться с ним?

Как когда-то Кокошку, теперь она заставляет Верфеля создавать «шедевры». Верфель должен вечно благодарить ее, так пишет Альма в своем дневнике, в котором всё больше алкогольного бреда и антисемитизма: «И снова я становлюсь для него стимулом к работе — благодаря своему дерзкому, здоровому арийству. Темная еврейка давно превратила бы его в абстракцию. У него есть такая тенденция». Вопрос только в том, насколько помогало душе Верфеля то, что она сделала его таким конкретным.

*

В декабре 1930 года Лиза Маттиас в последний раз приехала к Курту Тухольскому в Швецию, в его дом в Хиндосе. Он в Швеции не терял времени даром и превратил страстное первое лето с Лотхен в литературу. Прологом книги Тухольский сделал свою шуточную переписку с издателем Эрнстом Ровольтом — издатель просит у Тухольского еще одну «короткую летнюю историю любви», вроде «Райнсберга», на что писатель отвечает: «Любовь, в нынешние-то времена? Вы что, кого-то любите? Да кто сейчас любит?»

Когда Лиза Маттиас читает это на красном диване в голубом доме в Хиндосе, в той самой Швеции, где она год назад верила в то, что нашла большую любовь, у нее встает ком в горле. Маттиас и без того в унынии. В Берлине она только что похоронила свою влюбленность в Петера Зуркампа, который женился на другой. А в доме Тухольского она повсюду находит заколки Гертруды Майер, его учительницы шведского. Поэтому ей трудно сосредоточиться на этом романе о себе самой. А то, что она читает, приводит ее в ужас: «И это была книга о нашей любви — на меня дыхнуло обжигающим холодом. Там не было ни частички истинного чувства, ни следа нежности, никакой любви. Мне казалось, что я падаю в пропасть». Через два дня она уезжает. Ее любовь тоже не пережила литературной обработки. «Любовь, в нынешние-то времена? Да кто сейчас любит?» — у нее никак не выходят из головы эти слова Тухольского из книги во время бесконечной поездки на автомобиле из Хиндоса в Берлин, мимо берез, мимо бескрайних полей, озер, мимо красных домиков, вдоль моря, мимо елей… Лиза Маттиас едет и едет, потом переправа на пароме в Травемюнде, и она едет дальше мимо пологих холмов Мекленбурга домой, в Берлин, тихо плача.

*

«Обыватель-извращенец», — записывает внимательный граф Гарри Кесслер в своем дневнике после первой встречи с Арнольтом Бронненом. В конце двадцатых годов это был самый популярный драматург Веймарской республики, человек с подавленной агрессией и каркающим голосом, близкий друг Бертольта Брехта и Эрнста Юнгера, редактор на радио, упрямец с редкими светлыми волосами, жутко несимпатичный. Он фотографируется в шелковой пижаме и с догом на парковке перед теннисным клубом «Блау-Вайс» на западе Берлина для журнала Die Dame, а 1 октября на террасе этого клуба Иозеф Геббельс знакомит его с двадцатиоднолетней Ольгой Шкариной-Прове-Фёрстер. Кажется, что этой русской, пребывающей в непрерывном экстазе, секс нужен так же срочно, как беспорядки и агитация. Возникает треугольник отношений: хромой фанатик Геббельс, неуклюжий дылда Броннен и юная femme fatale с острой депрессией почти каждый день видятся втроем. Броннен об Ольге: «Насчет любви она только смеялась. Но были определенные физические предпосылки, побуждавшие ее очень часто и очень поверхностно вступать в эротическую игру. Она ничем не рисковала, потому что была бесплодна».