Любовь, страсть, ненависть - [135]

– Меня это не интересует, даже если он называется «И создал Бог дерьмо», – прошипела Агата в непривычной для нее вспышке богохульства. – Я немедленно встречусь с нашим продюсером и скажу ему, что я никогда не позволю тебе сниматься в этой отвратительной сцене! Никогда, слышишь?!

Доминик снова пожала плечами. Агата, несомненно, выглядит очень нервной и раздраженной. Интересно, почему?

Хьюберт Крофт безуспешно пытался хоть немного вздремнуть, когда без всякого предупреждения, небрежно стукнув в дверь, в комнату ворвалась Агата. Когда она появилась, на нем были только широченные трусы и майка. За несколько минут до ее появления он снял штаны и рубашку.

– Как вы смеете посылать Доминик такие непристойные сцепы, – заорала она, размахивая страницами сценария перед его носом. – Я не могу разрешить моей подопечной сниматься в этой сцене. Я за нее ответственна, поэтому я запрещаю это.

– А что ваша так называемая подопечная говорит по этому поводу? – саркастично спросил Хьюберт, закутывая свое необъятное тело в огромную мантию, на которой золотыми и красными нитками был вышит герб Рамоны. – Уверен, что она точно не против.

– Это неважно. Она еще ребенок и совсем ничего не понимает, – упрямо ответила Агата. – Я взрослая и несу за нее ответственность, и я никогда, слышите, никогда не позволю ей бесстыдно обнажаться и сниматься в таких мерзких, постыдных сценах! Это отвратительно! Я завтра же позвоню ее родителям и все им расскажу. Она несовершеннолетняя, и вы не должны предлагать ей подобные вещи.

– Присядьте, мадмуазель, – спокойно сказал Хьюберт. Он показал да покрытое бирюзовым бархатом кресло. Агата села вне себя от гнева, она с трудом дышала и обмахивалась сценарием.

Мысль о том, что Джулиан может увидеть Доминик абсолютно голой, наполняла Агату такими противоречивыми чувствами, что у нее начинало ныть все тело. Ее Джулиан, ее любовь… смотрит на Доминик, исполняющую перед ним развратный танец без всякой одежды. Единственной ее одеждой будет улыбка. Ей становилось плохо, когда она наблюдала за их романом на съемочной площадке. Сидя в стороне, где-нибудь в тени, она с пересохшим от похотливого желания ртом смотрела, как они целуют и ласкают друг друга, как влюбленно смотрят и смеются. Все эти сцены были наполнены такой неистовой страстью, что порой Агата ощущала влагу в самом интимном месте своего тела. Для нее было невыносимой мукой смотреть, как Джулиан держит в объятиях этого ребенка, как он целует ее губы, как ее упругие груди прижимаются к его мускулистой груди, как крепко обнимают ее его сильные мужские руки. Это было какое-то горько-сладкое безумие, особенно когда Ник заставлял снимать одну и ту же сцену по нескольку раз с разных камер. Агата страдала… о, как она страдала от разрывавших ее тело ревности и страсти. Не в состоянии контролировать себя, она медленно волочила ноги к пустому вагончику Доминик и удовлетворяла себя тем единственным способом, который был ей известен. Шепча его имя, она била себя по губам до тех пор, пока они не начинали кровоточить, а потом начинала тереть себя его рубашкой, испытывая один за другим невероятные оргазмы.

– А теперь, мадмуазель Гинзберг, – сказал Хьюберт, закуривая сигару и внимательно наблюдая за ней своими маленькими глазками, – успокойтесь… Это все просто чепуха. И вы это знаете, не так ли?

– Естественно, нет, – оскорбилась она. – Доминик всего шестнадцать лет. Я ее наставница и…

– Заткнитесь, мадмуазель Гинзберг, – рявкнул Хьюберт. – Сядьте и прекратите вести себя как двуличная сука.

– Что… что… вы сказали? Как вы назвали меня? – Его резкий командный тон привел ее в ярость и смятение.

– Я сказал, что вы ведете себя, как самая настоящая лицемерка, – ответил он. – Вы думаете, я совсем дурак и не удосужился разобраться в том, что тут происходит?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – тихо сказала Агата.

– Не притворяйтесь, что вы такая дура, как это кажется со стороны, – резко перебил ее Хьюберт. – Послушайте меня одну минуту перед тем, как звонить родителям девушки, в полицию или в эту проклятую береговую охрану. – Он затянулся сигарой и почти парализовал ее презрительным взглядом. Господи, какой он урод. Его не любит вся съемочная группа. За спиной Скрофо они часто отпускали в его адрес едкие шутки, окрестив его «жабой». Он был похож сейчас на огромную бородавчатую жабу: ссутулившаяся толстая фигура в темно-зеленом балахоне, лысая, блестящая от пота голова и щетина на обвисших щеках, похожая на черную копирку.

– Не надо думать, что я ничего не знаю, особенно о том, что происходит на съемочной площадке, – тихо сказал он. – Я знаю все.

– О чем вы? – Агата пыталась говорить твердо, но Крофт не просто внушал отвращение, он еще обладал способностью подавлять волю своих жертв. Агата ужасно не любила ссоры, и сейчас ей захотелось уйти и никогда больше здесь не появляться.

– Я знаю, что вы думаете, мадмуазель Агата Гинзберг. – Он наклонился вперед и так пристально посмотрел ей в глаза, что она была вынуждена отвести взгляд. – Я знаю каждую вашу мысль, я читаю их, когда вы сидите на съемочной площадке и следите за Джулианом Бруксом.