Любовь рождается зимой - [24]

Он переводит недоуменный взгляд с меня на свою руку. На ней – идеальный отпечаток моих зубов, хотя полукружья размыты сочащейся кровью.

Его испуганные глаза широко распахнуты.

Мы оба тяжело дышим, словно пытаясь вдохнуть друг друга. Начинается дождь. Стук капель прерывает тишину. Задние фонари проезжающих машин расплываются кроваво-красными цветами на залитом дождем лобовом стекле.

Мои глаза, как большие влажные листья.

Алан приготовил лазанью. Он расставил стулья таким образом, чтобы мы все сидели рядом, чтобы позже, когда свет погаснет и упадет занавес еще одного скромного дня, мы не потеряли в темноте глаза друг друга, даже если все то, что нас разделяет, уже прошло, опало одним туманным вечером под шум проезжающих машин.

Пропавшие статуи

Одним ярким утром, в среду, молодой американский дипломат без сил упал на скамейку у площади Святого Петра в Риме.

Упав, он разрыдался.

Увиденное им открыло в его сердце потаенную дверь.

Вскоре его рыдания стали столь громкими, что молодой польский священник, парковавший желтый мотоцикл, счел необходимым проявить участие. Священник молча сел на скамейку рядом с ним.

Мимо проковыляла собака с седыми усиками и улеглась на боку в тени. Собравшись по двое, по трое, толковали дворники, опершись на метлы. Священник обнял рыдающего одной рукой и чуть сжал его в объятьях. Молодой дипломат обернулся к священнику всем телом и уткнулся, плача, в его одежды. Ткань отдавала едва уловимым ароматом древесного дыма. Прошла старуха в черном, кивая головой, перебирая четки и тихо бормоча что-то неразборчивое

Когда Макс наконец затих, священник мыслями перенесся туда, где он должен был быть в это время. Он представил себе пустой стул у стола. Нетронутый стакан с водой. Тяжелую провисшую портьеру и запах полировки. Совещание наверняка уже началось. Ему пришло в голову, что он всегда – там, где ему положено быть, даже если на первый взгляд кажется, что это не так.

«Вам лучше?» – спросил священник. Его польский акцент подрезал английские слова, словно ножницы в умелых руках.

«Мне так стыдно», – сказал Макс.

Он указал рукой на ряд статуй, обрамлявших площадь Святого Петра.

Священник бросил на них взгляд.

«Они очень хороши, но что это – одной статуи не хватает, – воскликнул священник. – Это просто удивительно».

Он повернулся к Максу.

«Почему вас так расстроила пропавшая статуя, синьор американо, – ведь вы не украли ее, а?»

Макс покачал головой. «Воспоминания детства».

«Я всегда полагал, что ключи к нашему истинному отношению к прошедшим событиям спрятаны в будущем, – сказал священник. – Разве не всё в нашей жизни – воспоминания детства? – продолжил он. – Детские каракули, так и не повешенные на стену, недоброе слово на ночь, забытый день рождения…»

«Да, но не всем же им быть плохими, отче, – прервал его Макс. – Ведь есть и те моменты, которые спасли наши души, разве нет?»

«Если таких моментов нет, – сказал священник, – то Бог пустил мою жизнь на ветер».

Двое мужчин умолкли, словно пара старых друзей. Священник пропел под нос несколько нот из ноктюрна Шопена и принялся считать облака.

Вдруг птица села на то место, где когда-то стояла фигура святого – откуда взгляд его падал на толпу людей, снующих по площади, жующих бутерброды, щелкающих фотокамерами, кормящих детей, птиц и случайных бродяг, забредших втихую с набережной реки.

Священник посмотрел на Макса и махнул рукой в сторону статуй. «Им всем давно пора пропасть», – пошутил он, но тут же подумал, что его сосед по скамье мог не понять, что он имел в виду.

Макс высморкался и убрал волосы с лица. «Пожалуйста, простите меня, – сказал Макс. – Вы очень добры, но мне правда лучше – grazie mille[2]».

Сидевший рядом с ним поляк принял сан, проработав с детьми из беднейших районов Варшавы. Он не мог там поверить своим глазам. Его карьера пошла в гору, когда раскрылся его талант управляться с бюрократией, что так изводит деятельных людей. Работа с трудными детьми научила его тому, что люди не желают обсуждать свои проблемы.

«Вы можете рассказать мне все, что угодно, – сказал священник. – Я не только молюсь, но и даю советы».

Макс улыбнулся.

«Мне просто интересно узнать, почему пропавшая статуя довела до слез молодого американского бизнесмена», – добавил священник.

Волосы священника напоминали цветом солому. Они сами по себе падали на одну сторону. Священник был красив, и Макс пожалел, что тому не суждено было завести семью.

«Это старинная история, когда-то мной услышанная», – сказал Макс.

«Звучит заманчиво, мне нравятся истории, – воскликнул священник. – Они помогают мне лучше разобраться в самом себе».

Он закурил сигарету и скрестил ноги. Макс уставился на него.

«Это единственный разрешенный порок, – выдохнул священник. – Хотите сигарету?»

Макс поднял руку в отказе.

«Ваша история произошла в Вечном городе?»

«В Лас-Вегасе».

«В Лас-Вегасе?»

«Вы когда-нибудь были в Лас-Вегасе?» – спросил Макс.

«Никогда, но я видел его на открытке».

«Представьте себе женщину, сидящую на парапете у входа в казино».

«Женщину?»

«Да».

«Хорошо, – сказал священник и закрыл глаза. – Считайте, что представил».

«Женщина сидит на парапете около казино. Очень жарко. В воздухе запах пива и духов. Ее зовут Молли. Она рано вышла замуж».