Любовь рождается зимой - [20]

Я приросла к месту от страха. Вдруг кто-то сдергивает вниз мой подгузник. Я пытаюсь вырваться, но мамина рука хватает меня за мягкое место. Треск ее ладони о мою плоть. Мое маленькое тело, дергающееся вперед при каждом ударе. Мое рассерженное лицо, вздернутая губа, словно блестящая темно-красная волна.

Мои глаза открыты, но сама я – почти без чувств от шока и унижения.

Я чувствую прикосновение ветра к моей оголенной попке. Моя мама уходит. Во мне горит огонь переживаний, слишком больших для моего маленького тела. Меня раздели на глазах у всех. На траве – капли крови. Взрослые собрались вокруг и смотрят вниз, на меня, с сожалением.

Я слышу, как женщина спрашивает, мальчик я или девочка.

Мне страшно даже подтянуть свой подгузник.

Моя мама ушла от меня.

Мой отец несет меня через лужайку к нашему дому. Как только он подтянул мой подгузник, я обкакалась. Он потрепал меня по голове. Моя мама осталась в парке, скрестив руки на груди. Она сняла свои выходные туфли.

Мой отец говорит мне: «Кусаться нельзя – кусаться плохо». Но он не вкладывает в эти слова чувства. Мы добираемся до дома.

Отец относит меня в родительскую спальню. Он закрывает жалюзи, но полосы света пробиваются и лежат на полу, словно ребра небесного существа, в животе которого я оказалась. Меня раздевают до подгузника. Он полон до верха. Мне было так страшно, что я боялась даже заплакать. Я испугалась, что меня могут убить, хотя я не знала, что такое смерть. Обивка стула пристала к моим маленьким, пухлым ножкам. Это был день моего рождения. Мне исполнилось два года. Пот тонким полотном засох на моей коже.

Чуть позже я услышала, как родители оставили тарелку с тортом за дверью спальни.

«А вдруг она все еще спит?» – прошептал отец. «Не думаю», – оборвала его мама.

Мне не нужен был торт. Я хотела, чтобы моя мама забыла на минуту о себе и вспомнила обо мне. В конце концов они занесли торт в комнату. Я ела его сквозь слезы, сидя между ними и повторяя снова и снова, как автомат, что кусаться нехорошо. Но в глубине души я все так же любила этого мальчика и кусала бы его опять и опять, без конца. И он знал, что я его любила. И все это было совершенно искренне и спонтанно.

Так я стала педиатром. Я хотела стать рукой, протянутой душам, цепляющимся за край скалы в полной темноте.

Прошло около двух лет с той ночи, когда мы с Брайаном нашли Дженнифер на диване в Хэмптон Бэйс, прежде чем я добралась до книги доктора Феликсона «Молчание после детства». Я прочитала ее в один присест. Было три часа ночи понедельника. Я схватила телефон и позвонила Брайану.

«Я только что закончила книгу доктора Феликсона».

После секундной паузы Брайан сказал:

«Ну, что я тебе говорил?»

«Ты не хочешь приехать ко мне?» – спросила я.

«Тебе разве не пора на работу через пару часов?»

«Господи, Брайан».

«Хорошо, хорошо – я возьму с собой одежду на завтра».

Меня трясло мелкой дрожью. Интуиция доктора Феликсона, его догадки прокатились волной колебаний по моему телу, которые добрались до моей памяти, словно мягкие, теплые руки, готовые отыскать спрятанное там.

Когда приехал Брайан, я усадила его, поцеловала, поблагодарила и вручила ему бокал с виски. Открыв книгу наугад, я прочитала ему один абзац.

«Послушай вот это».

Для детей родители могут казаться кусками дерева – или в лучшем случае печальными созданиями, которые всегда готовы вот-вот их разлюбить. Позже, когда мы сами становимся взрослыми, мы узнаем, что наших родителей снедают неврозы, которые они считают настоящими проблемами, чтобы отвлечь внимание от еще более мучительной реальности…

Я захлопнула книгу и открыла на другой странице. Брайан подался вперед.

Нельзя вернуться в детство, если только не остается какая-то связь и вы не чувствуете его притяжение, словно тягу воздушного змея из невидимой дали; тогда ваш мир откроется вам через ваши чувства и станет одновременно нежным и жестоким, и вы не будете иметь ни малейшего представления, каким будет следующий день. И вы полюбите всех беззаветно, но научитесь никому не доверять…

«Ничего себе, – сказал Брайан. – Доктор Феликсон написал это?»

«Разве ты не читал эту книгу?»

Он посмотрел на меня. «Она была у нас в доме так долго. Я все собирался ее прочитать…» – сказал он.

Я перевернула несколько страниц, и мой взгляд упал еще на один абзац:

Детство невыносимо оттого, что взрослые заставляют детей чувствовать свою неполноценность, будто те ничего не знают, в то время как инстинкт ребенка подсказывает ему обратное – что он знает все на свете. Может быть, самые вредоносные злодеяния общества совершаются в неведении большинством его жителей, из поколения в поколение…

Дженнифер живет теперь во Флориде. Она пишет свои мемуары. Встречается с кем-то. Он итальянский итальянец, говорит она, состоит в родстве с Тони Беннетом и унаследовал семейный голос. Алан круглый год живет в Хэмптон-Бейс. Его роман не продержался и пары месяцев после ухода от Дженнифер. По его словам Брайану, он «решил погулять». Он стал пользоваться одеколоном. Иногда мне кажется, что Алан и Дженнифер никогда не были так близки, как мы с Брайаном.

Я знаю, Брайан считает, что я переживаю, как бы он не бросил меня таким же образом. Но Брайан совсем не такой, как его отец. Он – замечательный ребенок, но в нем нет ребячества. Дети ближе всех нас к настоящей мудрости, и они становятся взрослыми в тот момент, когда последняя капля непостижимого просачивается прочь. Мне кажется, в каждом из нас это происходит незаметно, словно пересечение границы штата, пока мы спим в дороге.