Любовь рождается зимой - [13]

Я взвесил ее слова.

«Мне кажется, что я больше ничего не хочу знать», – сказал я.

Она закусила губу. Я видел в ее глазах, что она-то хотела ответов на все свои вопросы.

Мы говорили без конца. Многое из того, что я сказал Ханне в те первые, длинные, насыщенные дни, слетело с моих губ без предварительного обдумывания. Слова сгущались в тишине, как тучи, и проливались на нее дождем. В наших разговорах я понял, что знаю то, о чем даже не подозревал.

Она согласилась поехать в Сан-Франциско. И мы вернемся в Лос-Анджелес по дороге вдоль скал на берегу океана – по самому краю страны, в которой мы прожили долгие годы.

Прежде чем мы отправились на парковку, Ханна захотела отдать Птичнику принесенную для него вещь.

Мы подошли к нему, и дети расступились, чтобы дать нам место. Ханна достала из сумочки потрепанный томик. Книгу. Она протянула ее Птичнику.

Это была Британская энциклопедия птиц.

«Посмотри на обороте», – сказала Ханна.

Он открыл книгу.

Надпись гласила:

Нашему любимому сыну Джонатану.

Пусть птицы, которых ты так любишь, всегда любят тебя.

«Видишь, эта книга принадлежит тебе», – сказала Ханна сентиментально.

«Нет, милая девушка, – сказал Птичник. – Эта книга принадлежит тебе – но ты не принадлежишь этой книге».

Он наклонился к ней совсем близко.

«Ты принадлежишь самой себе», – добавил он.

X

Мы были двумя молчаливыми попутчиками в машине. Мне кажется, какой-то французский писатель написал, что мы замечаем рождение любви и ее угасание по степени неловкости наедине друг с другом.

Ханна прилетела в Сан-Франциско на концерт. Он прошел вскоре после полудня. Благодаря столь раннему времени среди слушателей было больше, чем обычно, детей. Извлекая каждую ноту из своего инструмента, я не переставал ощущать ее присутствие, как она смотрит на меня, слушает – закусывает губу.

Силуэт Анны возник, как и прежде, но он показался мне очень далеким. Когда я обернулся взглянуть на нее, мой взгляд поймал лишь тонкий контур ее тела. Она покидала меня, и это меня не удивило. Я задумался, куда она отправится теперь. Я буду по-новому скучать по ней.

Мы уехали из Сан-Франциско сразу после концерта, по прямой, как стрела, дороге через городские холмы. Свет солнца стал золотым, отразившись от воды; многие дома были красного цвета, с маленькими башенками в углах. Люди в парках сидели и пили воду из пластиковых бутылок. Мужчина в черной футболке выгуливал собаку и болтал по сотовому телефону. Мимо проехала девушка на велосипеде. Велосипедная корзинка была полна лимонов. Волосы девушки завивались кудрями. В придорожных кафе не было свободных мест. Лица скрыты за газетами. Компании в ожидании свободного столика.

Наша машина ползла в потоке – мы выбирались из Сан-Франциско больше часа, но мы были вместе, два единственных попутчика в путешествии, назначение которого не играло роли. Ханна рассказывала о концерте. Она сказала, что была единственной в зале, кто не хлопал по окончании концерта. Что для нее концерт не закончится никогда.

Когда мы наконец повернули по-настоящему на юг, на автостраду Pacific Coast, Ханна замолкла надолго. Я думал, что она наслаждается видом. Мимо нас проехал мотоциклист. Потом мы догнали дом на колесах и плелись за ним медленно несколько миль.

Я стал задавать Ханне вопросы, но она отвечала односложно. Я рассказал ей о Метрополитен-музее изобразительных искусств в Нью-Йорке – о длинном фонтане, полном монет.

«Интересно, сколько из этих пожеланий сбылось», – сказала она.

Снова тишина.

«Ты слышишь?» – спросил я.

«Что? – сказала она. – Я не слышу ничего».

«Это звон ключей на моей связке, – сказал я. – Рано или поздно, я найду к тебе ключик».

Она ничего не ответила, но положила свою руку на мою.

Мы проскочили несколько крутых поворотов, и затем шоссе выровнялось.

Я поглядел на океан. Представил себе рыбу, качающуюся на дне. Колебания водорослей.

Ханна прервала молчание: «Я хочу рассказать тебе о Джонатане».

И слово за словом его жизнь развернулась передо мной, как карта с маленькой прекрасной страной в ее середине.

Я увидел его с книгой в саду, делающим наброски в альбоме.

Тело, распростертое на снегу.

Зажатые в кулаке желуди.

Отрубленная рука отца в сарае.

Идиотская приставная лестница.

Годы спустя:

Вереница блюд, остывающих на столе перед ее матерью.

Гложущее отца чувство вины – вот он смеется над чем-то в телевизоре и тут же умолкает и выходит из комнаты.

В одну из ночей, вспоминала Ханна, он вышел на улицу в носках, схватил в сарае пилу и срезал дерево. Ее мать не могла поверить, что ему это удастся. Но как-то, левой рукой и обрубком правой, ему это удалось. Он пилил его шесть часов. Дерево упало на теплицу соседа. Позже тем же днем они нашли в почтовом ящике записку. Она была от соседа.

Мне всегда не нравилась эта теплица,

и я собирался ее разобрать на этой неделе.

Мне так вас жаль.

Билл.

Перед моими глазами встает Анна.

Дождливый день.

Несчастный случай.

Машина, уносящаяся прочь.

Заднее колесо ее велосипеда все еще вращается.

Я остановил машину, мы нашли стол для пикников и сели, взявшись за руки. Пару часов спустя служитель парка с длинными седыми волосами подошел к нам и попросил заплатить пять долларов за пикник, и мы собрались. Дело было не в деньгах – воздух стал другим. Я завел машину, выжав тормоз.