Любовь поры кровавых дождей - [218]

Командирам и бойцам бронепоезда (часть бойцов уже была с нами) выделили три комнаты. В просторном зале прямо на полу располагались рядовые и младший командный состав; школьные парты мы нагромоздили вдоль стен, чтобы на освободившемся пространстве уместить побольше народу. В другой комнате, такой тесной, что в ней повернуться было негде, жили командир, комиссар и заместитель командира, и, наконец, в третьей находились мы, командиры подразделений бронепоезда. Все мы были уже на местах, кроме командира мелкокалиберного огневого взвода, которого ожидали с минуты на минуту.

Накануне выезда, когда после артиллерийского тренажа мы отдыхали на соломенных тюфяках, лежащих прямо на полу, дверь с шумом распахнулась, и какой-то высокий офицер спросил густым басом:

— Вы и есть командиры бронепоезда?

Тон у него был такой недовольный, словно он собирался за что-то нас распекать.

— Мы, — лениво откликнулся командир взвода управления лейтенант Колотов. Он писал письмо на фанерном чемоданчике, пристроив его у себя на коленях.

— Тогда принимайте и меня! — заявил незнакомец, бесцеремонно вваливаясь в комнату. — Я командир огневого взвода старший лейтенант Жирасов, — щелкнув каблуками, представился он. — А вас как величать прикажете? — спросил он у Колотова и следом у всех по очереди, кто не спал.

Несколько человек, в том числе и я, притворились спящими, чтобы не отвечать назойливому новичку.

В комнате сгустились вечерние сумерки. Все устали за день, никому не хотелось разговаривать; вытянувшись на тюфяках, мы молчали, как заговорщики.

Незадолго до этого заморосил дождь, поэтому единственное окно в комнате было притворено.

— Ну и вонь здесь у вас… — поморщился Жирасов, подходя к окну и распахивая обе створки.

— Не видите, что комнату заливает? — недовольно проговорил командир прожекторного взвода Панкратов.

— Не сахарный, не раскиснешь, — отрезал Жирасов, скидывая дождевик.

— А ты не командуй, здесь твоих подчиненных нет, — спокойно заметил командир пулеметного взвода Лобов.

— А ну цыц! — огрызнулся Жирасов. — Знаешь, кто я такой?

— Интересно, кто же?

— Ваш главный!

— Наш главный в соседней комнате.

— А я — командир огневого взвода, первый человек среди вас! Ясно?

— Первый человек — вот он лежит, — указал на меня Панкратов. — У него калибры покрупнее твоих!

— На бронепоезде главный калибр мой.

— Это почему же? — поднял голову командир транспортного взвода Сенявин.

— А потому что мой стреляет бесперебойно, на ходу поезда, а его — только по большим праздникам. Ясно?

— Выходит, что ты — пуп земли?

— А ты как думал?

— Знаешь, что я тебе скажу, браток, — вмешался капитан медицинской службы Широков, — нехваленая девка дороже захваленной.

— А я себя не хаю и чужих не хвалю! — громко захохотал Жирасов.

Смех у него был неприятный — неестественный и вызывающий. И вообще его манера говорить мне не понравилась: он говорил чересчур громко, самоуверенно и вместе с тем как-то свысока, пренебрежительно.

— Забились, как барсуки, в эту вонючую нору и дышите собственными испарениями. Вы вообще слыхали когда-нибудь о гигиене, санитарии, дисциплине тела, правилах поведения? Что такое эпидемиология, микробиология, этика, эстетика и прочее? — Судя по всему, новичок всерьез претендовал на первенство.

Все остальные были уже знакомы между собой и за несколько дней успели сдружиться. И хоть я в эти минуты ни с кем не переглядывался, готов поклясться, что Жирасов всем нам одинаково пришелся не по душе.

Убедившись, что никто с ним в беседу вступать не намерен, Жирасов решительно постучался в соседнюю комнату и, не дожидаясь ответа, переступил через порог.

— Разрешите войти? — уверенным тоном спросил он, уже закрывая за собой дверь. Там он пробыл значительно дольше, чем нужно для того, чтобы представиться командиру.

Вернулся он еще более оживленным.

— Вот уже и дождь прошел, а вы боялись! — сообщил он таким тоном, словно воспитательница детского сада успокаивала перепуганных малышей.

Затем он принялся расхаживать взад и вперед по комнате, причем так четко печатая шаг, словно был на военном параде. Немилосердно стуча каблуками, он насвистывал какой-то веселый мотив.

— Я прошу вас здесь не свистеть, вы не в поле и не в хлеву, — резко заметил наш военврач Широков.

— Ты только погляди на эту медицину! — изумился Жирасов. — Хорошо, если ты и на фронте будешь таким смелым…

Но свистеть он перестал.

— А вы — таким же бойким! — не уступал Широков.

— Я всегда и везде такой, а выскочкам привык давать щелчок по носу. Ясно, медицина?

— Я вам не медицина, а капитан медицинской службы.

— А что тут обидного, не понимаю! Раз ты медицине служишь, значит, ты и есть медицина, а я, к примеру, артиллерия, бог войны?

Не переставая балагурить, Жирасов обогнул мое «ложе» к встал у меня над головой.

— Старший лейтенант, — окликнул он меня, — я же знаю, что при таком шуме заснуть невозможно, почему вы притворяетесь?

Я повернулся на спину и с любопытством взглянул на Жирасова. Вблизи он казался мне еще более долговязым. Какое-то мгновение он взирал на меня с высоты своего роста, потом наклонился, откинул край моей шинели и без спросу опустился на тюфяк.