Любовь поры кровавых дождей - [219]

Ноги у него были как у журавля. Когда он сидел, его тощие, острые колени доставали ему чуть ли не до подбородка!

— Говоря по правде, бронепоезд — это мы с тобой. Кроме того, мы на правах командиров батарей, тебе, наверное, известна инструкция: командиры огневых взводов на бронепоездах приравнены к командирам отдельных батарей, а все остальные, — он обвел рукой присутствующих, — дармоеды, наше бесплатное приложение, что называется, «довесок». Мы будем воевать, а они лавры пожинать. Поэтому мы с тобой должны быть вот так, — он сцепил друг с другом указательные пальцы, — ясно? Ты откуда? Из Ленинграда? У тебя, братец, такие затуманенные глаза, клянусь, выпить любишь! — Он поднялся, потянулся всем телом и повелительно бросил: — Подвинься чуток, я здесь лягу, — при этом он ткнул носком сапога в мой тюфяк. Можно было, конечно, найти себе и другое место, но он почему-то облюбовал себе именно ту стену, возле которой лежал я.

Однако я подумал, что из-за мелочей не стоит ссориться, и оттащил свой тюфяк к середине комнаты, уступая ему место в углу.

Жирасов куда-то вышел и через минуту вернулся с здоровенным гвоздем и камнем в руках. Не мешкая он принялся вколачивать гвоздь в стену. Но, как видно, гвоздь наткнулся на кирпич и дальше не шел, зато от стены отвалился изрядный кусок штукатурки.

Жирасов попытался вбить гвоздь в другое место, но так же безуспешно. Камнем он орудовал с таким остервенением, будто все зло хотел сорвать на непослушном гвозде. Мы молча наблюдали за его «деятельностью».

— Так у вас принято беречь народное добро? — не вытерпел лейтенант Лобов.

— Раз оно народное, значит, и мое, я так понимаю. Как говорится, ученого учить — только портить…

— Это, между прочим, школьное здание, — перебил Сенявин.

— Было, — многозначительно поднял палец Жирасов. — После войны отремонтируют, и все будет как надо!

— Ты и дома у себя так гвозди всаживаешь? — спросил военврач.

— Точно так, как ты шприцы…

Тут лейтенант Лобов, выйдя из терпения, подскочил к Жирасову и закричал, явно нарываясь на скандал:

— Сейчас же вытащи этот гвоздь и подмети пол!

— Чего-чего? — Жирасов подчеркнуто медленно повернулся к Лобову. Сейчас он казался особенно высоким.

В этот момент отворилась дверь в маленькую боковушку, и командир бронепоезда нарочито спокойным тоном спросил:

— Вы, случайно, не ссоритесь, товарищи командиры?

— Нет, мы налаживаем контакты, — осклабился Жирасов.

— Прекрасно, так держать, мирно, по-товарищески…

Дверь тут же захлопнулась.

— Я, друзья, фронтовик, так уж вы не обессудьте! — с неприкрытой угрозой в голосе произнес Жирасов, с силой швыряя камень в окно.

— А если попадет в кого-нибудь? — поинтересовался военврач.

— Да куда ж это я, в конце концов, попал! — вспылил Жирасов. — Что за кляузная публика! Вздохнуть не дадут спокойно, ворчат, как старухи. Давайте договоримся: я замечаний не терплю!..

— Ты думаешь, ты один тут фронтовик, а все остальные, по-твоему, из санатория прибыли? — спросил обозленный Лобов.

— А ты взгляни, — Жирасов спустил штаны и показал свежий шрам на бедре. — Если меня не уважаете, то уважайте хотя бы мои раны!

— А ты сюда лучше погляди, — вошедший в азарт Лобов задрал гимнастерку: шрам на спине был совсем свежий, и только что зарубцевавшаяся рана красноватой полосою тянулась от плеча до самого таза.

— Довольно, не раздевайтесь догола и не ребячьтесь! — попытался образумить спорщиков военврач.

— Ша, медицина! Без нотаций! — огрызнулся Жирасов и тут же как ни в чем не бывало спросил: — Где вы тюфяки брали?

Никто не спешил с ответом, и неловкая пауза тянулась довольно долго. Наконец отозвался Панкратов, оказавшийся жалостливее других:

— Возьми у старшины в соседней комнате чехол, а во дворе через дорогу найдешь стог сена. Набей — и будет тебе тюфяк, — нехотя пробурчал он.

— И откуда этот трепач свалился на нашу голову? — вздохнул Лобов, когда Жирасов вышел.

— Такие крикуны все же лучше тихонь и трусов, — успокоил его Панкратов. — Этот, видать, не из пугливых, таким и должен быть командир огневого взвода!

— Ты думаешь, кто громко орет, тот и герой? — с сомнением спросил Лобов.

Панкратов не ответил, только плечами повел.

Снова стало тихо.

Лежащий на боку доктор углубился в книгу; Колотов, не поднимая головы, писал; широкоплечий белорус артиллерийский техник Ковалев что-то старательно штопал. Остальные дремали или просто молчали, о чем-то думая.

Жирасов вскоре вернулся, волоча за собой набитый соломой мешок. Он долго расправлял его, пыхтя в своем углу. Потом блаженно развалился, громко вздохнул и затих.

— Ну, а теперь — тишина! Я буду спать! — объявил он.

— А вы не скажете, дорогой товарищ, где проживает ваша бабушка? — серьезно спросил Ковалев.

— Это вы скоро узнаете, — огрызнулся Жирасов, поворачиваясь к стене.

Не знаю, требование ли его возымело действие или случайно так получилось, но в комнате стало тихо. Только откуда-то издалека глухо доносилась орудийная канонада.

С первых дней войны я находился на фронте, и теперь непривычная тишина казалась мне чудом. Как только все замолчали, я тотчас заснул.

…Когда я проснулся, был уже вечер. Кто-то опустил маскировочные шторы. Посреди комнаты горела коптилка.