Любовь поры кровавых дождей - [179]

Когда мы пришли на станцию, поезд был уже подан к перрону. Маленькие облупленные вагоны выглядели порядком побитыми. Стенки их буквально изрешетили пули и измяли осколки снарядов и мин. Последний вагон имел несколько лучший вид, и стекла в нем были целы. На стенке было написано белыми буквами: «Для комсостава».

Я попрощался с провожающими и поднялся в вагон. Почти все купе в нем были пусты, лишь в одном я заметил какого-то командира.

Я подошел к окну. Оно совсем заиндевело. Я соскреб слой льда перчаткой и выглянул в прочищенную лунку.

Прокопенко как-то нехотя перебирал клавиши гармоники и что-то тихо напевал. Его товарищ летчик, постукивая каблуками и раскидывая руки, описывал на перроне маленькие круги.

Взводные с улыбкой смотрели на непривычно хмурого гармониста и беспечного плясуна. Но как только я вошел в вагон, Прокопенко несколько взбодрился.

«Наверное, радуется, что я уезжаю. Рассчитывает теперь-то уж победить Галину. Напрасно надеешься, не про тебя она, друже», — и мне ужасно захотелось сказать развеселому старшему лейтенанту что-нибудь колкое, насмешливое. Тут паровоз дал свисток, тяжело задышал и выпустил целое облако пара.

Ветер отнес густые белые клубы в сторону. Моих провожатых словно окутал молочный туман, потом они вынырнули, и мне показалось, что это они плывут, а облако стоит на месте.

Состав дрогнул, дернулся и, тронувшись с места, медленно потащился вперед…

Прокопенко заиграл живей, запел громче. Играя, он шел рядом с движущимися вагонами и, заглядывая в окно, лукаво подмигивал мне.

И тут-то, когда он на мгновение отвел взгляд, я не вытерпел, какое-то озорство подтолкнуло меня, и, сорвав усы, я замахал ими так, как машут друг другу на прощанье шляпами дипломаты.

Надо было видеть, что тут стало с Прокопенко! И сейчас не могу сдержать смех, вспоминая его!

Он остолбенел, раскрыл рот, брови поползли у него на лоб, а гармоника выскользнула из рук и, растянувшись, повисла на ремне, перекинутом через плечо. Он смотрел на меня, выпучив глаза и, по-видимому, ничего не соображая…

С минуту он шел как завороженный за поездом вот так, свесив руки, с гармоникой на плече, и заглядывал в окно вагона, стараясь получше меня рассмотреть.

А я стоял у окна, прижавшись к стеклу своим чисто выбритым лицом, и приветливо махал ему театральными усами…

Поезд постепенно прибавил ходу, и Прокопенко затрусил рядом рысцой, по-прежнему глядя на меня округленными глазами. Но вот он внезапно споткнулся и растянулся во весь рост, навалившись животом на гармонь.

Больше я ничего не видел. Поезд шел все быстрей, и вскоре платформа, провожатые, Прокопенко скрылись из виду.

Я все стоял у окна, держал в руках усы. Но они больше не были мне нужны: на новом месте моей службы никто ведь и представления не имел, с усами я или без усов.

Я опустил окно и как мог подальше закинул пышные усы Яшки-артиллериста…

Вот такая смешная история произошла со мной. Но, по совести говоря, до сих пор не знаю, кто из нас оказался более смешным: я, ради женщины пожертвовавший усами, или Прокопенко, проигравший по моей милости пари?

Когда я бежал, прикрывая рот рукой, от Галины, боясь, чтобы никто не увидел мое обритое лицо, я показался себе смешнее смешного. Но потом, когда Прокопенко, словно на веревочке, трусил за моим вагоном с вылезшими на лоб глазами и наконец грохнулся на собственную гармонь, самым смешным казался мне он.

А впрочем, судите сами, — закончил свой рассказ капитан Яблочкин и махнул рукой.

* * *

Наступило молчание.

Наконец Кругляков, в котором стремление руководить породило любовь к подытоживающим выступлениям, вынес такое заключение:

— Главное тут не то, кто из двоих оказался смешней. Жизнь так устроена, что то одного, то другого ставит в смешное положение, пусть никто не надеется, что будет ею пощажен. Главное, что капитан Яблочкин познакомил нас с людьми и показал, что и сегодня, когда иные думают, что из-за войны им простятся любые некрасивые поступки, что война уравнивает доброе и злое и стрижет всех под одну гребенку, что «война все спишет», — и сегодня есть настоящие женщины, подобные Галине, которые свято хранят верность своим сражающимся за Родину мужьям и женихам, есть, слава богу, есть!.. Есть и такие неприкаянные мужчины, вроде нашего Яблочкина, не могущие найти себе подругу по сердцу, есть и злобные, завистливые натуры, подобные Аде и Прокопенко, которые, стоит только зазеваться, тотчас же схватят и прикарманят все равно что, женщину или гармонь, деньги или должность, вещь или дорогое имя…

Пересыпкин, который любил, чтобы всякое дело было доведено до конца, не удовлетворился концовкой рассказа.

— Что же было дальше? — спросил он Яблочкина.

— Как — что дальше, чего тебе еще нужно? — почему-то вспылил Яблочкин.

— А того, — не отступался Пересыпкин, — что если мы хотим найти самого смешного среди нас, то следует рассказать и конец этой истории.

— Какой еще конец, чурбан ты этакий? Никакого другого конца у этой истории не было.

— А кому же все-таки досталась Галина?

— Никому не досталась! Никому из нас, понял?

— Ну, тогда, значит, оба вы оказались в смешном положении, один другому под стать, — заключил Пересыпкин.