Любовь поры кровавых дождей - [180]

Но Яблочкин уже не слышал сказанного. Похоже было, что прошлое вновь захватило его, и он погрузился в воспоминания. Помолчав, он снова заговорил:

— Через несколько месяцев после немалых усилий и стараний мне вновь удалось заглянуть в тот городок. Я приехал туда всего на один день в надежде повидаться с Галиной.

Я нашел в городе большие перемены. За это время линия фронта отодвинулась еще дальше, зелененький городок оказался в глубоком тылу. Гарнизонная баня была упразднена. Театр оперетты вернулся в Ленинград, военных почти не было видно, в дом, где жила прежде Галина, вселились новые жильцы.

Несмотря на мои настойчивые расспросы, о Галине никто ничего не мог мне сказать.

Мне как-то не верилось, что такая заметная женщина могла сгинуть как иголка в сене.

Порой мне начинало казаться, что все пережитое мною здесь — и встреча с ней, и разлука — происходило не наяву, а во сне, и что сама Галина — не живой человек, а образ, созданный моей мечтой…

С раннего утра и до обеда мотался я по тихим улицам, но так ничего и не узнал.

К вечеру я оказался на главной городской площади. Остановился перед громадным стендом, затянутым красным кумачом. По всей длине его тянулась надпись, сделанная крупными, вырезанными из дерева и покрашенными белой краской буквами: «Наши соотечественники — Герои войны».

Медленно двигаясь вдоль стенда, я приглядывался к большим вставленным в рамки фотографиям…

И вдруг меня точно током ударило! На одной из фотографий я узнал Галину!

Сперва я подумал, что ошибся, и внимательно, во всех подробностях стал рассматривать фотографию. Можно сказать, изучал ее. Не было сомнения: передо мной действительно была Галина.

Та же прическа — обернутая венцом вокруг головы толстая коса, то же черное блестящее платье с высоким белым воротничком, в котором она была в театре в тот памятный день, и главное — эти большие, чуть печальные глаза, этот внимательный взгляд и знакомая родинка…

Но откуда взялось вот это? На груди Галины я увидел орден Ленина и два ордена Красного Знамени! И надпись под фотографией: «Капитан Марина Донцова».

«Почему Марина Донцова? Что это значит? — спрашивал я себя, ничего не понимая. — Если она вышла замуж и переменила фамилию, то ведь имя, имя-то должно было остаться! При чем тут Марина, когда она — Галина?»

Не долго думая, я направился прямо в райком.

Заведующий отделом, седой однорукий человек, долго рассматривал мое истрепанное удостоверение личности и наконец отослал меня к заведующему военным отделом.

А тот устроил мне такой допрос, что, пожалуй, самый дотошный и недоверчивый следователь мог бы у него поучиться.

— Так вы разыскиваете Галину Чернышеву? — в который раз спрашивал меня человек с болезненным лицом и впалыми щеками. Он был одет в вылинявший офицерский китель (похоже, что недавно демобилизовался) и опирался при ходьбе на палку.

Заметив, что бывший военный смотрит на меня с подозрением (трудно было за это его судить — ведь в то время нередко задерживали немецких разведчиков), я был вынужден выложить ему всю свою биографию да еще рассказать в придачу историю моего знакомства с Галиной.

Когда мой собеседник несколько смягчился, я предложил ему папиросу.

— А все же, как вы узнали, что Галина Чернышева — это та же Марина Донцова? — гнул он свое, не сводя с меня пронизывающего взгляда.

— Ну, об этом нетрудно было догадаться, — улыбнулся я. — Когда мы были с ней знакомы, она носила фамилию Чернышова, а на портрете на доске Почета значится — Донцова.

Заведующий военным отделом все же не был удовлетворен. Он расспросил меня во всех подробностях, где, когда, сколько раз я встречался с Мариной, где мы с ней бывали, о чем разговаривали, еще о многом другом. Наконец узнав все, что только можно было узнать, он прекратил расспросы и сказал:

— Марина Донцова была командирована в распоряжение Ленинградского областного партизанского центра.

Я понял, что больше от этого человека ничего не узнаю, и встал.

— Все это хорошо… Но как такая женщина оказалась там… в этой бане?

Заведующий отделом чуть улыбнулся. Моя недогадливость, должно быть, показалась ему забавной.

— Разведка — дело весьма непростое. Порой она требует сложных превращений и маскировок. Бывает, что приходится придумать для человека новую биографию…

— Иными словами, Галина… Или, по-вашему, Марина…

— Была храбрейшим советским разведчиком! — с нескрываемым восторгом закончил худощавый человек.

— Но почему — была?- — вскричал я.

Заведующий военным отделом встал навытяжку и сказал торжественно:

— Капитан Марина Федоровна Донцова месяц тому назад погибла как герой во вражеском тылу при исполнении особого оперативного задания.

Он опустился на стул и больше не поднимал головы. Я молчал. Я ничего не мог сказать. Что-то подступило у меня к горлу, сковало язык…

Не знаю, как я снова очутился перед стендом Героев, но помнится отчетливо, что я долго-долго не сводил взгляда с точеного лица Галины, такого знакомого и близкого. Вспомнилась трагикомическая история с усами… Теперь прошлое представлялось мне в совсем ином, новом свете — возвышенно-прекрасным, мудрым, просветленным.

Я стоял и думал. Думал о том, сколько человеческих судеб перевернула эта проклятая война: одни преданы забвению, другие навеки запечатлены в памяти народной.