Любовь поры кровавых дождей - [177]

Старик гример разволновался. Он готов был расшибиться в лепешку, не знал, как выразить свои чувства:

— Господи, да я ради наших молодцов что угодно!..

Он решил, что я один из тех героев-разведчиков, которые творят всевозможные чудеса в тылу врага.

Мы заперлись с ним в его каморке без окон, маленькой, похожей на нору, и старик выложил передо мной всю свою бутафорию: столько усов и бород, разного цвета, формы, фасона и размера я в жизни своей не видел! И все были так искусно сделаны, выглядели так естественно, что их нельзя было отличить от настоящих.

Я жадно набросился на груду усов, стал лихорадочно перебирать их.

И вдруг чуть было не вскрикнул от радости: мне попались усы, в точности похожие на мои. Того же цвета и оттенка, такой же формы.

Добрый старик гример усердно принялся за дело. Сперва, вооружившись бритвой, чисто выбрил мою верхнюю губу, потом смочил ее какой-то жидкостью, смазал чем-то еще и приложил к ней поддельные усы. Приложил, прижал — и они сразу приклеились!

Я посмотрел в зеркало — и не поверил своим глазам! Передо мной был прежний капитан Яблочкин, пушистым усам которого завидовали многие…

Читали вы, как живой водой воскрешают мертвых? Вот также воскресил меня этот тщедушный старик гример.

Я помотал головой, проверяя, хорошо ли держатся усы, но страхи мои были напрасны: они приросли к верхней губе так же прочно, как собственные, а то и еще прочней.

На радостях я расцеловал старика, я не знал, как его отблагодарить, а он со своей стороны радовался так, словно совершил необыкновенное чудо.

Милый старик напоследок дал мне маленький пузырек: «Как заметите, что усы отстают, снимите их и, чисто выбрив губу, вновь наклейте вот этой жидкостью».

Успокоившись, я еще раз внимательно рассмотрел в зеркало свои усы, схватил валявшиеся рядом ножницы и немного подрезал лишнее.

Старик схватился за голову: «Что вы делаете, это же не живые усы, они ведь не отрастут снова, разве можно их подстригать?!» Он так огорчился, что едва не заплакал.

Я кое-как его успокоил, попросил извинить меня…

Потом зашел к заместителю директора, чтобы сказать ему спасибо. Увидев меня, он снова захохотал и продолжал смеяться, пока я не вышел из его кабинета.

Тотчас по возвращении созвав своих офицеров, я постарался стоять перед ними так, чтобы свет падал мне на лицо. Если что-нибудь в моей внешности покажется им необычным, думал я, то это не ускользнет от меня. Но они ничего не заметили, и я окончательно успокоился.

Я был я, такой же, как прежде!

Как это, оказывается, тяжко — потерять самого себя, свое лицо, и какая радость вновь найти себя!..

Вечером я зашел к Галине.

Сразу было заметно, что она ждала меня.

Когда я вошел в комнату, она вскинула на меня тревожный взгляд. Потом, убедившись, что мои каштановые пушистые усы, такие, какими она привыкла их видеть, красуются на своем месте, ласково мне улыбнулась.

— А я почему-то боялась, как бы вы и в самом деле не сбрили усы, — призналась она. — Но видно, это не у вас, а у меня не хватает юмора… До чего же нелепо я себя вела! Чуть было не побежала к вам, да, спасибо, Ада удержала, убедила меня, что вы конечно же пошутили и не пожертвуете усами из-за сорвавшегося с языка неосторожного слова.

— А если бы я в самом деле сбрил их?

— Вы очень проиграли бы в моих глазах.

— Почему, Галина? Почему? Разве любовь не толкала людей на гораздо большие жертвы?

— О, тут совсем другое… Когда любовь требует от человека самопожертвования, героизма, великих дел… Но сбрить усы ради почти незнакомой женщины, с которой еще нет настоящей душевной близости, которая принадлежит другому и никогда не будет твоей, для женщины, которую, в сущности, и сам не знаешь, любишь или нет, — это, по меньшей мере, легкомысленно, несерьезно…

— Может, вы и правы, но… Скажите мне лучше, почему это невозможно, чтобы… — Я запнулся, ища слова. — Могу ли я надеяться хоть сколько-нибудь?..

— Вот с этого вы и должны были начать. Это и должны были постараться узнать в первую очередь.

— А если бы я спросил вас с самого начала, вы бы сказали?

— Сказала бы. Скрывать здесь нечего. У меня есть жених, которого я люблю. Ни за кого другого я не выйду замуж.

— Где он сейчас?

— В тылу врага. Если мы останемся живы, поженимся…

Дверь распахнулась, и вошла Ада…

Нет, не вошла, а скорее вломилась и изумленно уставилась на меня. Убедившись, что мои усы на месте, она сказала с нескрываемой досадой и недовольной гримасой:

— Поди теперь верь мужчинам! А ведь клялись и божились, что сбреете ради нее усы! Что же не сдержали слова?

— Ада! — одернула ее Галина строгим тоном.

— Думаете, я не слышала вашего разговора, когда он сбега́л по лестнице, а ты кинулась за ним?

— Ада, нам с капитаном нужно поговорить, понимаешь?

— Так бы сразу и сказали, голубчики! — прошипела Ада. В тоне и в повадках ее проглядывала злобная зависть.

Выскочив из комнаты, она с силой хлопнула дверью.

В тот вечер я сидел у Галины допоздна. Мы так хорошо, так дружески откровенно беседовали, что мне не хотелось уходить. Тут только я понял по-настоящему, какая это славная, душевная, умная женщина.

И сказать вам по правде, я позавидовал незнакомому мне счастливчику, которого с таким постоянством, строго блюдя себя, дожидалась Галина.