Любовь поры кровавых дождей - [105]

Какими чуткими делает война людей к чужому несчастью и какое страшное вырабатывает она подчас безразличие к этому несчастью…

— Ой, не спрашивайте, ей так тяжко, бедняжке. — Варвара Семеновна смотрела куда-то мимо нас, как будто разговаривала сама с собой.

— Что случилось? — спросил я, на сей раз даже не пытаясь скрыть тревоги.

— Вы разве ничего не слышали? — Нина Георгиевна подозрительно на меня взглянула.

— Ничего. — Я почувствовал легкий озноб и с трудом удержался, чтобы не крикнуть: «Да говорите же, не мучьте меня!»

— Евгений в психиатрической больнице, он безнадежно болен.

Эти страшные слова она произнесла без всякого выражения. Я отказывался понимать страшный смысл сказанного.

— Как же так, почему?! — только и смог воскликнуть я.

— Никто толком ничего не знает. — Варвара Семеновна покачала головой. — Такой ужас!.. Бедная Тамара в страшном состоянии, я вам передать не могу… Она его так долго ждала, столько перенесла, стольким пожертвовала ради него, и вот пожалуйста! Боже мой, эта проклятая война лишила человека рассудка. Это ужасно… Мне Тамару жалко, ему-то теперь все равно, — жестко проговорила Варвара Семеновна.

— Не говори так, Варя, — остановила ее Нина Георгиевна. — Мы ведь знаем, какой это был прекрасный человек.

Я никак не мог скинуть оцепенение. Перед взором то и дело возникало какое-то жуткое лицо с бессмысленным взглядом. И тотчас воображению представились полные слез глаза Тамары.

— Но… какая же причина?.. Что произошло?.. — От растерянности я даже вопроса задать не мог.

— Трудно сказать даже нам, медикам. Во всяком случае, его товарищи говорят, что он героически вел себя в плену. Но, видимо, пытки подорвали его душевное здоровье, а мы не сразу это поняли…

Мы замолчали. Каждый думал о своем.

— Повидайте Тамару, — робко попросила меня Нина Георгиевна, — поддержите ее… Она ведь такая… такая… — Нина Георгиевна не закончила фразы, сняла пенсне, платком вытерла слезы и начала протирать стекла.

— Такой второй нет! — со страстной убежденностью подтвердила Варвара Семеновна, словно я один в целом свете сомневался в этой истине.

Обе женщины с надеждой воззрились на меня.

«Они, наверно, знают, что мое появление будет приятно Тамаре, иначе не явились бы сюда с таким твердым намерением», — подумал я, и на душе у меня потеплело.

В тот же вечер я написал Тамаре письмо. Было бы малодушием с моей стороны при данных обстоятельствах говорить о своих чувствах и тем более предлагать ей свою руку. Поэтому я как можно сдержаннее выразил ей свое соболезнование. Однако немного позже, когда я восстановил в памяти написанное, убедился, что невольно выдал самые заветные свои помыслы.

После отъезда Тамариных приятельниц пробежало две недели, а мне не удалось повидать Беляеву.

Каждый божий день я думал о ней. Каждый божий день собирался к ней ехать (тогда мы находились друг от друга на расстоянии каких-нибудь двухсот километров), но неумолимая служба держала меня, и я не мог вырваться ни на минуту.

Не мог упрекнуть и свое командование: на нашем участке фронта стояли самые горячие дни, и, будь я на их месте, тоже не мог бы никого отпустить.

Одним словом, я встретился с Тамарой лишь через месяц после несчастья, случившегося с ее мужем.

Я ждал ее в знакомом стеклянном вестибюле. Она вышла своей обычной горделивой походкой, с виду спокойная и, как мне показалось, надменно-холодная; но больше всего меня поразило то, что она совсем не обрадовалась моему приходу.

«Честный человек иначе и не должен себя вести, — постарался я оправдать ее поведение, — она не разрешает себе мечтать о счастье».

За то время, что мы не виделись, Тамара осунулась и побледнела. Ее веки припухли и покраснели, как будто она недавно плакала. И волосы, против обыкновения, были не так тщательно ухожены.

Когда мы сели на скамью под липой, Тамара уронила мне на плечо голову и горько разрыдалась.

Я растерялся, не знал, как быть, что сказать. Так я сидел неподвижно, пока она не успокоилась.

— Именно тогда, когда мы снова начали привыкать друг к другу… Ты не представляешь, — негромко говорила она, — как я натерпелась. Сначала я вообще ничего не могла понять. Мне казалось, что мы или совсем не знали друг друга раньше, или один из нас неузнаваемо изменился. Евгений был такой странный, нервный… После всех ужасов плена… Он ведь попал к немцам раненный. Дважды бежал из концлагерей, но оба раза его ловили… Трижды был тяжело ранен. И где бы он ни был, как он мне клялся, я была с ним. Теперь, говорил он, я тебя никогда не оставлю. И все-таки оставил, оставил разумом…

Я долго и цветисто говорил о том, что надо взять себя в руки, быть мужественной, но мне самому не нравилось, как я утешал ее. Я не знал, что еще сказать. И когда я заговорил о том, что готов сделать все для того, чтобы облегчить ее страдания. Тамара грустно на меня взглянула и прикрыла мне рот рукой.

Я поцеловал ее руку и снова заговорил о своих чувствах, о долге… Тамара встала. Никогда не забуду ее лица, голоса, походки. Эти минуты навечно запечатлелись в моей памяти.

— Если ты хоть немного любишь меня, никогда больше не говори о своих чувствах и желаниях… Если я до сих пор не стала твоей, то теперь тем более не имею на это права. Если я сейчас выйду за тебя, все, что между нами было до сих пор, потеряет свою прелесть и рано или поздно покажется подлостью… Получится так, будто я заранее готовила себе запасного мужа… Да-да, и если ты сейчас так не думаешь, то в будущем обязательно подумаешь! Кто знает, выдержит ли наша любовь такое испытание? Ведь рано или поздно всякую любовь ждет суровое испытание… Теперь все иначе. Я беременна и должна вырастить ребенка Евгения…