Любовь поры кровавых дождей - [102]

Прошло еще некоторое время, и после томительного ожидания я наконец получил от Тамары письмо.

Раскрыв конверт, я сначала удивился — чернила местами расплывались, строчки были неровные — и только потом понял, что Тамара плакала, когда писала. «Неделю назад я похоронила отца, — писала она, — и осталась совсем одна…»

Если бы мог, я бы на крыльях к ней полетел. Но об этом нечего было и думать: военные действия разворачивались с такой быстротой, что вздохнуть было некогда.

Должен признаться, что и в эти тяжелые дни я непрерывно думал о Тамаре и, улучив свободную минутку, с радостью предавался мечтам. Теперь, вспоминая эти мечты, я вижу, что в них было больше страсти, чем нежности, больше чувственного, чем духовного.

А такая односторонность всегда оказывается роковой! Там, где больше плотского, пышным цветом распускаются низменные страсти, а любовь непременно меркнет, постепенно превращаясь в застывшую, обросшую слоем жира привычку. А привычка уничтожает всякую радость так же неотвратимо, как засуха губит злаки.

Я начинал сомневаться даже в красоте Тамары. Я все чаще подумывал, что если среди мужчин оказывается одна женщина, то она всегда кажется красивее, чем есть на самом деле. Чтобы оценить внешность женщины, ее необходимо увидеть рядом с другими красавицами, и если ее прелесть погаснет, как уголек, опущенный в воду, значит, красивой ее называть нельзя. Пробный камень женской красоты — та же женская красота. Женщина должна сверкать рядом с другой женщиной, а среди мужчин любая дурнушка покажется красоткой…

Тамара всегда и всюду блистала, как драгоценный камень, но я твердил себе, что все равно она мне не пара. Иметь такую любовницу очень даже хорошо, но в жены умные люди берут других… Цинизм все больше оплетал меня своими путами.

Но все несчастье заключалось в том, что рожденный ревностью вывод мне самому казался сомнительным, порой я считал его плодом болезненной подозрительности и тогда с еще большей силой жаждал встречи с Тамарой.

Но увидеть ее мне довелось только через три месяца…

Уже смеркалось, когда я пришел к ней в госпиталь.

Едва войдя в просторный стеклянный вестибюль, я увидел быстро идущую мне навстречу Тамару. Она протянула ко мне руки, словно хотела меня поймать. Я схватил ее и привлек к себе. Она не противилась, наоборот, прильнула ко мне, положив голову мне на плечо.

От волнения я не мог произнести ни слова. Не скоро я сообразил, что изо всех сил сжимаю в своих руках запястья Тамары.

На нас уже оглядывались, и мы почувствовали себя неловко. Чтобы избавиться от любопытных взглядов, мы вошли в госпитальный скверик и сели на скамью.

Тамара заметно похудела, но мне она показалась еще прекраснее.

Со слезами на глазах рассказывала она мне о последних минутах отца и добавила, что он вспоминал обо мне.

От этих слов я почувствовал в горле колючий ком и как-то очень ясно представил себе бледное лицо старика, его беспомощно вытянутые руки, откинутую на подушки голову… Я видел многих умирающих на поле боя, но их лица не запомнились мне с такой поразительной четкостью…

В тот вечер мы с Тамарой проговорили допоздна. Расставшись с ней, я чувствовал себя, как верующий после исповеди. И твердо решил на следующий же день просить Тамару стать моей женой. Я не сомневался в ее согласии.

Наутро меня вызвали к командующему артиллерией армии. Моей части поручалось провести испытания снарядов нового образца. Это меня очень обрадовало: артуправление находилось рядом с госпиталем.

Я решил зайти к Тамаре и, не откладывая, все ей сказать. Я надеялся признанием облегчить свою душу и полагал, что внезапность моего объяснения послужит гарантией успеха.

Попросив дежурного вызвать Беляеву, я сел на скамью под липой, на ту самую, где мы сидели вчера.

Тамара вышла не скоро, удивив меня своим мрачным видом. Ее неприветливый взгляд лишил меня дара речи.

— Ты думаешь, что мне больше делать нечего, как бегать на свидания? — нахмурившись, спросила она.

Я прервал ее:

— У меня важное дело к тебе…

— Самое важное дело — то, которое мы делаем по долгу службы. Ты оторвал меня от больных…

— Ничего. Немного подождут.

— Что за цинизм — «подождут»! От тебя я этого не ожидала, А знаешь ли ты, в каком состоянии они?

— Не понимаю, что за спешка? Неужели твои подопечные не могут и минуты без тебя обойтись?

— Вы, артиллеристы, таковы: раз-два и пошел, вы это называете быстротой и натиском.

— Когда мы огнем пробиваем другим путь, тогда…

— Давай короче: зачем ты пришел? Твои частые визиты могут вызвать нежелательные разговоры. Может, тебе кажется, что война уже кончилась?

Я понимал, что она права, и, наверно, поэтому, как это часто бывает, гнев все сильнее овладевал мною.

«Действительно, с чего это я голову потерял. Перед угрозой смерти не бледнел, а тут в собачонку превратился, бегаю за ней как дурак».

Мужская гордость и оскорбленное самолюбие заговорили во мне. Я решил наконец покончить с мучительной неопределенностью.

«Или — или», — подумал я и резче, чем следовало, заявил:

— Я тоже, между прочим, занят и пришел лишь затем, чтобы узнать, согласна ли ты выйти за меня замуж! Ответь мне прямо и определенно.