Любовь Полищук. Безумство храброй - [5]

Давно это было. Когда она о кино лишь мечтала в самых несбыточных грезах. Думала реально только об одном – как бы прочно и успешно устроиться на эстраде. Ведь она как никак, но уже была начинающей артисткой из коллектива «На эстраде – омичи». Родителям послала первую афишу, где они с Валерием смотрят друг на друга и улыбаются. Пусть мама думает, что дочка устроилась, работает, кое-что зарабатывает, маловато, пусть, пока никто прилично в их коллективе не получает. И не из-за денег пошла она на сцену. У нее в Омске даже была кличка «Артистка». И наверное, не случайно прицепилась к ней. Что-то артистическое в Любе было – и в фигуре, и в лице, и в мимике. И самое важное бушевало в душе – неодолимое чрезмерное желание стать актрисой. И в душе хватало страсти на десяток ролей, но не на эстрадных, чисто развлекательных, а с любовями, печалями, даже с дракой с мерзавцем, оскорбившим маму. Страсти бушуют, никак не угомонятся, но внезапно всех их затмевает образ сына. «Если нужно, Алешенька, – мысленно обращается Люба к сыну, – я ради тебя стану исполнять даже музыкальный фельетон, хотя, честно говоря, даже приблизительно не знаю, что это такое, никогда не слышала. Но уже знаю автора, который этот фельетон может написать. Не злой человек. Если очень попрошу, напишет. А папочка наш пропал. Кто в этом виноват? Разбираться поздно. И стоит ли? Надо начинать жизнь заново. Не сердись на меня, сынок. Не бойся! Не пропадем! У тебя мама сильная и решительная! И ты здоровый парень. Поступай в ГИТИС. Не возьмут – зиму поработаешь грузчиком. Потом снова подашь документы. Не будем сдаваться, сынок, пока не добьемся своего!»

Шел Любе двадцатый год, и по молодости, по неопытности не подозревала она, что рано или поздно сын заинтересуется отцом, тем более которого он никогда не видел. Что за человек? Пусть не жил с ними, но все-таки родной человек. Мама о нем говорила плохо, только раз призналась, что писал он замечательные стихи. Значит, не совсем никчемный был. И почему ни разу не свиделся с сыном? Об этом подумал Алексей, когда ему исполнилось шестнадцать. Вот его дословные мысли из интервью телегазете: «Дело в том, что мой родной папа Валерий Константинович Макаров не принимал в моем «выращивании» абсолютно никакого участия, не проявлялся никак, никогда не звонил, не общался со мной, ни разу не поинтересовался, что там из меня выросло. Только алименты, по закону положенные, исправно платил. (Значит, все-таки помнил о сыне. – В. С.)

Мне не хочется говорить об отце плохо – его уже нет в живых, но добрым вспомнить тоже не могу. Потому что никогда не пойму: даже если у них с мамой произошел какой-то жуткий скандал, и допустим, он был на нее очень сильно обижен, я-то тут причем? Неужели ему было неинтересно посмотреть, какой сын у него вырос? Блин, для каждого мужика, мне кажется, сын – это сын. Твое семя. Продолжатель твоего рода. У Валерия Константиновича в голове этого не было. (А может, было, терзало его душу, но «жуткая обида» не позволяла переступить через нее. – В. С.) Когда я поступил в институт, на ноябрьские праздники поехал в свой родной город Омск, хотел посмотреть отцу в глаза. Точного его адреса у меня не было, но через знакомых узнал приблизительные координаты – мне сказали: «Он живет в одних из трех этих домов». И я, упертый, пошел по этим квартирам. Звонил в каждую дверь и спрашивал: «Здесь живет Валерий Константинович Макаров?» Где-то мне отвечали отрицательно, где-то была тишина. (Может, за дверью стоял отец и не хватило у него смелости посмотреть в глаза сына, которого бросил бесповоротно и теперь жалел об этом. – В. С.), где-то просто посылали. В результате отца я, к сожалению, так и не нашел. (А значит, очень хотел, если к нему специально поехал. – В. С.) Вернулся в Москву, а через два месяца маме пришло сообщение о том, что Валерий умер. Не знаю уж, что между ними случилось, что за обида такая была, но они никогда не созванивались, не контактировали, не переписывались. Повторяю, просто тупо приходили алименты и все…» (А что скрывалось за этим «просто тупо приходили алименты» – какие переживания и отца, и матери, – откуда знать юноше?)

А переживания были и, вероятно, очень сильные, мучающие, коробящие души. Это сам невольно подтверждает Алексей, приводя слова матери отца: «Вот мать Валерия очень обижается на то, что я с ней не переписываюсь, не созваниваюсь. Это правда. А почему я должен это делать? Меня с нею по-родственному ничего не связывает – она для меня посторонний человек. Раз у меня не было отца, соответственно и бабушки нет тоже. Вот такие мои рассуждения». Рассуждения довольно поверхностные, сквозящие обидой, на более глубокие трудно было рассчитывать у шестнадцатилетнего юноши. Со временем он наверняка поймет, что жизнь не разложишь на полочки – хорошие и плохие, ровные и неровные, и непременно одинаковые, с какой стороны ни посмотри. Разлука с отцом нанесла его душе незаживающую рану, как бы он ни оправдывался, ни храбрился. И Люба, будучи еще очень молода, не отдавала себе отчет, какой душевный удар нанесет сыну безотцовщина. Ей, красивой, талантливой и юной, казалось, что вся жизнь еще впереди, что встретит она более прекрасного и достойного человека, чем ее первый муж. И, возможно, встретила. Но лишила сына отца… И понимание этого, боль от этого с годами будет точить ее душу. Она была всегда сильная, талантливая, но неосторожная, не всегда умела заглянуть вперед, трезво подумать о своей будущей судьбе и родных. Истинный талант всегда неосторожен. Ему кажется, что все подвластно ему, все по силам, его захлестывает уверенность, что он справится с любой трудностью, преодолеет все препятствия. А боли, ссадины, ранки затянутся, пройдут и забудутся.