Любовь Полищук. Безумство храброй - [3]

– Сможете, – прервала меня Люба. – Вы такое говорили…

Тут я прервал Любу, понимая, что она намекает на мои рассказы, не разрешенные цензурой и имевшие особый успех у зрителей.

– Давайте лучше поговорим о вашем будущем фельетоне. Хотя бы о его теме…

– А я еще не решила, о чем буду говорить, – внезапно обескуражила она меня, – вы лучше знаете, что сейчас волнует зрителей. Я ведь родилась сравнительно недавно, 21 мая 1949 года. Мало что знаю.

– Но все-таки – что волнует вас? Вы по нынешним временам взрослый человек! – заметил я.

– Я? – махнула она рукой. – Сто забот волнуют! – и достала из сумочки сначала фотографии родителей, брата и сестры, а потом глянцевый японский журнал мод, на обложке которого она была изображена в полный рост, в профиль, задорно шагающая по улице, в полуоткрытой блузке, в плиссированной юбке с разрезом, на средних каблуках…

– Здорово! – не удержался от похвалы я. Она перехватила мой взгляд:

– Один экземпляр. Обещала родителям. Вам подарю в следующий раз. Можно?

– Конечно, – согласился я, обратив внимание на то, что после упоминания о родителях ее лицо погрустнело.

– Соскучились? – поинтересовался я.

– Само собой, – вздохнула Люба. – Не знаю, как они управляются без меня. Но должны. Мама выдюжит. А отец очень устает на работе. У нас семья не очень большая: отец, мама, брат, сестра и кошка. Кошка может порвать обложку журнала. Надо, чтобы его держали подальше от нее. Увидит меня на обложке раз, два, три и захочет схватить.

Потом я узнал, что мама Любы работает швеей, отец – строителем. Живут небогато. Тем не менее Люба не пропускает ни одного концерта в филармонии. После занятий в школе училась петь, ходила в танцевальный кружок.

– Вы знаете, я первой в школе села на шпагат! – похвасталась она. – Прямо так – взяла и села!

– Без репетиций?

– А зачем они нужны! Захотела и села!

– Больно не было?

– А, пустяки! Я в кровь колени разодрала, когда через забор с колючей проволокой перелезала. И то – ничего.

– Зачем перелезала?

– За яблоками.

– Небось больно было?

– Не помню. Помню, что радовалась, когда родителей угощала.

– Так о чем все-таки писать будем? – вернул я Любу к теме нашей встречи.

– О чем-нибудь таком… Чтобы за душу брало… Можно не спешить… Время есть… Все равно у меня голос пропал!

– Как?! – изумился я.

– Черт его знает. Был и пропал. Говорят, что я его сорвала. Но голос вернется. Никуда не денется. Ведь я с вами разговариваю. Значит, голос не совсем пропал, скоро запою. Вы только во мне не сомневайтесь. Я упорная. Спою как надо. Я вам сразу поверила. И если вы во мне сомневаться не будете – обязательно выйдет толк. У вас чай заварной есть?

– Есть.

– А я так к вам спешила, что даже не успела позавтракать.

– Сейчас что-нибудь придумаем, – сказал я, зная, что студенты студии получают копеечные стипендии, – а не пойти ли нам позавтракать в Дом журналистов? – предложил я.

– Ого! И там едят только журналисты? – удивилась Люба. – А других пускают?

– Пускают.

– Тогда почему бы нам не позавтракать? – с вызовом произнесла Люба, в одну руку взяла сумку с альбомом, другой рукой подхватила меня. – Нам куда?

– К Арбату. К площади.

– Красивое место. Там Пушкин гулял, – доверительно сказала мне Люба. – А теперь мы идем. Чудеса! А насчет фельетона я к вам зашла впрок. Буду звонить вам с гастролей, вы думайте. Не расхолаживайтесь! – говорила она с улыбкой, словно разыгрывала меня, но без капельки злости. Она действительно хотела стать музыкальной фельетонисткой. Вряд ли по собственному желанию. Начальство в студии ей настойчиво внушало, что это редкий и ударный жанр. И конкуренции в студии не будет и успех гарантирован. Легковерностью ее решения я был удивлен с первой минуты нашей встречи, – она даже не знала, о чем будет говорить со зрителем. «Со временем разберется, что на эстраде к чему и что нужно ей», – подумал я и не ошибся. Больше по поводу музыкального фельетона она ко мне не обращалась, но звонила с гастролей несколько раз с просьбой не забывать о том, что ей нужен репертуар, но какой – не уточняла.

Запомнилось ее поведение в ресторане Дома журналистов. Мужчины не отводили от нее взглядов, двусмысленно улыбались, но она ни разу не повернула голову в их сторону, хотя ей наверняка было любопытно посмотреть на новых и загадочных людей. Выпить отказалась. Даже сухое вино.

– У нас вообще в семье не пьют! – несколько чопорно заявила она, а уже минут через пять, освоившись с обстановкой, забыв о сказанном, говорила, что однажды отец после изрядной выпивки получил нагоняй от матери и клятвенно обещал больше не прикасаться к спиртному. Иначе сам обрежет свои шикарные усы. Конечно, вскоре забыл об этом, вернулся домой на бровях и провалился в сон. Тогда я маленькая, еще первоклассница, тихо подползла к нему с ножницами и лишила родителя усов.

– А ты не испугалась сделать это? – спросил я.

– Когда мое дело правое, я ничего не боюсь! – решительно объявила Люба.

С той поры мы долгое время не виделись. «Омичи на эстраде» в Москве выступали редко. Люба вела конферанс со своим молодым мужем – Валерием Макаровым. Ничем не примечательный, обычный конферанс. Мне рассказывали, что в их репертуар попала моя интермедия под названием «Нежность». Эту интермедию исполняли на эстраде многие ведущие, и для меня было не удивительно, что она перекочевала в репертуар Любы. Дословно эту интермедию не помню, но говорилось в ней о дефиците доброты и нежности в человеческих отношениях. За нежность людей даже надо стимулировать. Вот, к примеру, улыбнулся продавец покупателю – получает гривенник, дважды улыбнулся – двугривенный, улыбнулся и поблагодарил за покупку – получай полтинник. Так, смотришь, в конце месяца и наулыбаешь себе приличную прибавку к зарплате. На эстраде поговаривали, что омичей в Москву привез директор Омской филармонии по фамилии Юровский. Злые языки поговаривали, что он приходится дальним родственником тому большевику Юровскому, который руководил расстрелом Николая II и потом ездил по стране от Общества «Знание» с чтением лекции «Как я убил царя». Кульминационный момент расстрела выглядел так: «Юровский приставил ко рту самодержца пистолет. – «Что это такое?» – спрашивает царь. – «А вот что!» – отвечает Юровский и нажимает гашетку». Эстрадники любят подшутить над собою, и по всей видимости, эта байка была выдумана ими. Я решил проверить ее достоверность по другой байке, где говорилось, что после расстрела царя и княжен Юровский нашел на полу подвала, где производилась бойня, инкрустированную конфетницу – творение французского мастера по металлу Фаберже. Сунул в карман, считая безделушкой, и при случае на день рождения подарил матери Любы, а та, якобы, потом передарила конфетницу племяннице.