Любовь Полищук. Безумство храброй - [40]

После войны пара туфель стоила пять тысяч. И дом этот стоил пять тысяч. Для Мариэтты Сергеевны сумма вполне посильная. И она подарила этот дом Мирэль. В 1951 году сюда привезли Сережку. А уж мы с Сережкой сделали дачу подходящим обиталищем для маленькой Мариэтты. Я помню, что после рождения она много болела. Стала нервной. Чересчур быстро стремится к самостоятельности. Недавно нашла у дочери зажигалку и косметику, которая, даже если она подделка, все равно стоит недешево. Она мне объясняет и не без вызова, что экономит деньги на завтраках, и имеет на это полное право. Я ей говорю, что таким правом она обладает, но все-таки лучше потратить деньги, оторванные от своего питания, с большой пользой для себя. И зачем покупать крем-пудру «Макс-Фактор», если у тебя прекрасная гладкая кожа? Маша ко мне прислушивается. И я с ней разговариваю. По всем интересующим ее вопросам: о любви, семье, домашнем хозяйстве, отношении к своему телу. Она иногда краснеет, слушая меня, значит, этот вопрос у нее «назрел» и ей надо объяснить его, если даже придется краснеть мне. Иначе ее в момент «просветят» более образованные друзья-подружки из ближайшей подворотни.

Мать Любы растеряна, испуганно озирается вокруг:

– Больно смело ведешь ты себя с дочкой, Люба. Надо постепенно, чтобы сама научилась разбираться в том, что к чему.

– Когда, мама? Они сейчас в детском саду знают обо всем, что им надо, больше, чем мы знали после окончания школы. С детьми надо разговаривать. Обо всем.

– Я не против, Люба, говори с дочкой, но не так прямо и открыто, как ты, – качает головой бабушка, – в наше время…

– Сейчас другое время, – прерывает Люба маму, – и дети другие, и воспитатели, и по телевизору показывают такое, о чем вы даже к концу жизни не ведали.

– Может быть, – задумывается бабушка, – мы свой век отжили. Я тебе доверяю, дочка. Ты ошибки не сделаешь. Сама стала артисткой. Сама. Без моей с отцом опеки.

– Почему, мама, могу и я ошибиться, – вздыхает Люба. – Но, на мой взгляд, лучше решать вопросы откровенно. У тебя – свое мнение, у дочки – свое. Хорошо. Давай посмотрим. У тебя – свои аргументы, у меня – свои. И есть еще логика, которая и решит, кто из нас прав, в чьих доводах больше пользы. Раньше у нас все отношения в семье разрешались просто и нормально. Ты же знаешь, мама, я родила Машу, когда Алеше было двенадцать лет. И он мне очень помогал. Отпускал нас с Сергеем по делам или отдохнуть, а сам кормил, укачивал и даже купал сестру. Подросла – стал читать ей книжки, рассказывать интересные истории. Стал для Маши большим авторитетом. И со мною, помимо конфликтных ситуаций, она ведет себя как девочка-подружка. Очень любит примерять мои платья. Но главный воспитатель – Сережа, воспитатель строгий и справедливый. Его слово – закон для всей семьи. У меня, Сергея и Алеши пути в жизни почти определены. У Маши есть слух и неплохой голос, который при желании можно поставить. Но в выборе будущей профессии она пока еще не определилась. Главное – она забыла о своей фамилии. То называет себя Машей Цигаль, то Полищук. И я нисколько не обижаюсь на нее. Нас уже знают в Коктебеле все местные люди. И узнали, как я спасла от гибели Руслана. Говорят, что этот факт войдет в историю поселка, и я мечтаю о том, чтобы то, что сделает каждый из нашей семьи, тоже стало доброй историей.

Настольной книгой Любы уже больше года стал роман Булгакова «Мастер и Маргарита».

Когда Михаил Левитин говорил об артистах, которых он желает занять в спектакле, то первым делом посмотрел на Любу, потом его взгляд переметнулся на жену, молодую, красивую, но еще неопытную актрису, остановился на ней, а затем прочно обосновался на Любе. Михаил говорил, что актеры в этом спектакле помимо актерского опыта должны обладать и жизненным. Люба для этой роли подходила больше других артисток театра, по которым режиссер пробежал взглядом, и вновь завис на Любе. Хотя распределения ролей не было и, по всей видимости, Левитин еще не написал сценарий, лишь в уме намечал его фрагменты, Люба решила, что роль Маргариты будет безоговорочно отдана ей. Внимательно прочитав роман, она поняла, что эта роль может стать переломной в ее творческой жизни, изменить к ней отношение режиссеров, которые забудут про ее клоунесские и танцевальные наклонности и станут видеть в ней только драматическую или трагикомическую актрису, что была ее заветной мечтой.

Перед сном, а иногда и рано проснувшись, она открывала книгу и переносилась в другой мир, где были Сергей, Алеша и Маша, но не в качестве нетерпеливых потребителей завтрака, а послушных и внимательных зрителей. «Я боролся с собою как безумный, – постепенно входила она в роль. – У меня хватило сил добраться до печки и разжечь в ней дрова. Когда они затрещали и дверца застучала, мне как будто стало легче. Я кинулся в переднюю и там зажег свет, нашел бутылку белого вина, откупорил ее и стал пить вино из горлышка. От этого страх притупился несколько – настолько, по крайней мере, что я не побежал к застройщику и вернулся к печке. Я открыл дверцу, так что жар начал мне обжигать лицо и руки, я шептал: