Любовь по-санкюлотски - [24]
Именно в это время Аксель Ферсен становится любовником Элеоноры. Благодаря богатому любовному опыту, приобретенному ею за всю свою бурную жизнь, она сделала так, что молодой швед в первую их проведенную вместе ночь почти позабыл про королеву…
Элеонора добыла для Акселя часть денег, которые были необходимы для организации побега монархов.
Но Элеонора добыла не только деньги. Под именем русской дамы, госпожи де Корф, она заказала у каретника Жана-Луи огромных размеров карету, в которой могла бы разместиться вся королевская семья со слугами.
Ремесленник тотчас принялся за работу, а любовница Ферсена, продолжая представляться баронессой Корф, запросила в посольстве России паспорта для Людовика XVI и Марии Антуанетты.
На подготовку ушло несколько месяцев…
Глава 7
Комедия первой брачной ночи Камилла Демулена
У Камилла не было чувства юмора.
Антуан Перро
Пока Жан-Луи работал в своей мастерской над изготовлением кареты, предназначавшейся для спасения королевской семьи, легкомысленные журналисты с непостижимой страстью всячески старались ввергнуть страну в испытание огнем и кровью. Среди них одним из самых яростных был Камилл Демулен[67], редактор газеты «Революции Франции и Брабанта». Однако же сей страстный памфлетист вел такой образ жизни, который, несомненно, очень бы удивил читателей его газеты.
По утрам, едва поднявшись с постели, он писал свои резкие, полные ненависти, высокопарные статьи. После обеда он слонялся по кафе, возбужденно что-то обсуждая, требовал смертной казни роялистам, ареста его личных врагов, поносил Лафайета, призывал запалить замки и называл себя «прокурором фонаря». Но когда наступала ночь, он возвращался к себе, ложился в постель и плакал, словно влюбленный подросток…
Каждую ночь этот кровожадный журналист, статьи которого бросали в дрожь всю Францию (и Брабант в придачу), этот памфлетист, писавший: «Хватит с нас притворной чувствительности! Будем же Брутами и, если понадобится, Неронами!», этот человек, поливая слезами простыни, стонал: «Люсиль! Люсиль, жизнь моя, сердце мое! Я люблю тебя!..» — и обнимал подушку…
Вот уже в течение двух лет Камилл, рыдая по ночам, ждал, когда господин Дюплесси согласится отдать ему руку своей дочери…
Два года он делал все для того, чтобы завоевать известность и доказать отцу Люсиль, что он чего-то стоит. Два года именно с этой целью он влезал на столы, призывая людей к убийству, писал достойные каторжанина статьи…
В августе усилия его были наконец вознаграждены. Господин Дюплесси разрешил Камиллу, о котором уже говорил весь народ, переговорить о свадьбе с Люсиль.
Вне себя от радости, журналист помчался в Бурж-ла-Рен, где у семейства Дюплесси был загородный дом.
Увы! Начитавшись любовных романов, девушка, встретив его, притворилась, что не испытывает к нему никаких чувств. Скрывая свою любовь, она держалась с ним очень сухо, чтобы насладиться страданиями…
Камилл Демулен вернулся к себе в крайне подавленном настроении. Швырнув на пол оттиски статьи, в которой он обосновывал необходимость отдать весь жар сердец делу служения родине и умереть, как спартанцы, он сел за стол и написал Люсиль полное отчаяния письмо:
«Ну что же! Я отдаюсь моему несчастью, я отказываюсь от надежды обладать Вами; слезы мои струятся ручьями, но Вы не сможете запретить мне любить Вас. Пусть же другие будут осчастливлены тем, что могут видеть и слышать Вас. Значит, им благоволит небо. Что же до меня, то, видно, я был рожден в тот момент, когда небо было в гневе».
К концу письма тон его становится все более грустным. Он размышляет:
«Я хочу свыкнуться с мыслью о том, что она никогда не будет моей, что никогда я не смогу прижаться лицом к груди Люсиль, не смогу прижать ее к сердцу. Живи же в одиночестве, несчастный Камилл, лей слезы всю оставшуюся жизнь; забудь, если сможешь, как она поет, как играет на пианино; вычеркни из памяти ее очарование, то, как ты с ней гулял, ее окно, ее записки и все те прелести, о которых ты мог только догадываться».
Люсиль на это письмо не ответила и продолжала сладостно страдать и со слезами на глазах жалеть самое себя. После обеда она отправлялась, как это описывалось во многих прочитанных ею романах, обнимать дерево, на стволе которого было вырезано имя любимого, а вечерами записывала в свой дневник все то, что ей хотелось бы сказать этому обожаемому ею великому человеку.
«О, ты, находящийся в сердце моем! Ты, которого я смею любить, милый мой К, ты считаешь, что я бесчувственная. Ах, жестокий, почему же ты не спросишь свое сердце для того, чтобы судить обо мне: да разве могло бы сердце привязаться к бесчувственному существу? Так вот, знай же: да, я предпочитаю страдать, хочу, чтобы ты забыл меня. О Боже! Оцени мою смелость. Кто из нас двоих страдает сильнее? Я не смею самой себе в этом признаться. Я постоянно стараюсь скрыть от тебя то, что я чувствую по отношению к тебе. Ты говоришь, что страдаешь? Ах, я страдаю много больше. В мыслях моих постоянно присутствует твой образ, он не покидает меня ни на секунду. Я ищу в тебе недостатки. Я их нахожу и влюбляюсь в них. Скажи, к чему все это? Почему надо это скрывать, даже от моей матери? Я хотела бы, чтобы она все знала, чтобы обо всем догадалась сама, мне не хотелось бы ей ничего говорить. О, небо! К, я дрожу уже от того, что написала первую букву твоего имени. Если бы ты мог прочесть все то, что я написала! Догадаешься ли ты об этом сам? Ах, К.! Стану ли я когда-нибудь твоей женой?»
