Любовь по-испански - [21]

— Мне на хрен не двенадцать лет.

Я закатываю глаза.

— Я не называл тебя ребенком, Вера. Я просто прошу тебя проявлять ко мне

уважение и вне этих стен, и все закончится. Нам не будет нужды обсуждать это снова.

— Не закончится, — парирует она. – Потому что я уже проявляю уважение. Я, мать

твою, влюблена в тебя, долбаный ты идиот.

Ее слова не производят ожидаемого эффекта. Я резко поворачиваюсь, хватаю со

столика журнал и сую его ей в лицо.

— Это не фото любящей меня женщины. Это фото...

И она права в том, что в гневе мы говорим не то, о чем думаем. В конце концов, я

удерживаю слова в себе. Но каким-то волшебным образом она видит меня насквозь. От

услышанного ее зрачки тут же сужаются.

— Пьяной шлюхи, вот что ты хотел сказать.

Не это я собирался сказать, не совсем. В моей голове это звучало вежливее, но по

смыслу довольно близко.

— Есть разница, — говорю я осторожно, — между тем, чтобы быть кем-то и вести

себя, как кто-то.

— Правда? – спрашивает она. – Потому что просто сейчас ты был шовинистским

ублюдком и вел себя соответственно.

— Почему ты не называешь меня стариком снова? Или в тебе уже не осталось яда?

— О, во мне его еще много.

Я подхожу к ней, пока она не упирается в стол. Она выглядит нервно, пока я не

хватаю ее за руки и не прижимаю их к своему сердцу. Я смотрю взглядом, полным

решимости.

— Это я. Тот, кем я являюсь. Ты об этом знала, когда повстречала меня, — я

придвигаюсь еще ближе, пока не начинаю видеть золотистые крапинки в ее глазах. – Ты

знаешь, что меня заботит. Гордость, да. Уважение. Ко мне. К семье. К отношениям. Раз

меня это характеризует, если верить твоим словам, как шовинистского ублюдка, то для

тебя это не должно было стать сюрпризом.

Есть что-то такое в ее взгляде, обращенном ко мне – дикое и слегка жестокое, как у

загнанного волка – и это заводит меня. Уже не жара приносит раскаленный сухой воздух и

провоцирует появление пота на моей коже или утихомиривает гнев в моем сердце, — это

всего меня обдает теплой волной. Я не успеваю осознать, как я уже тверд, и дыхание мое

стало тяжелее.

Это не помогает стереть дикость из ее взгляда. И не должно.

— Ты каждый день меня удивляешь, — говорит она суровым голосом, растягивая

слова.

Ее взгляд опускается на мои губы. Давление внутри меня нарастает, веки

становятся свинцовыми. Я опускаю руку ей на затылок и сжимаю его. С ее

неспособностью понять мои чувства, она выводит меня из себя. Иногда мне кажется, что я

вкладываю в наши отношения больше нее, но я понимаю, что это не всегда так.

— Ты должна понять, что ты моя, — моя речь больше похожа на шипение, мои

губы у самого ее уха почти касаются влажной кожи. – Только я могу так делать. Больше

никто. Никто другой.

Я опускаю руку и расстегиваю ширинку. Она немного замирает от моих действий, и я приостанавливаюсь, позволяя ее реакции дать намек. Она расслабляется, и этого

намека мне достаточно, чтобы схватить ее и усадить попкой на кованый железный стол.

Он немного шатается под ее весом, но все же стоит.

В ее глазах плещется смесь похоти и борьбы. Она до сих пор зла, до сих пор готова

к битве. Как и я. Но в этот раз мы выпускаем гнев иначе. Обычно я никогда не

ассоциирую ярость с сексом, так что для меня это новое чувство. Когда я смотрю на нее, одновременно запуская руку под ее юбку и сдвигая трусики в сторону, то вижу, что для

нее это тоже стало сюрпризом. Думаю, я удивляю ее каждый день.

— Ты этим не исправишь ситуацию, — дерзко говорит она, но обнимает меня

ногами и подталкивает ближе к себе. Стол при этом покачивается.

— Откуда тебе знать? – шепчу я, направляя свой член в нее и одновременно

касаясь зубами и губами ее шеи.

На какое-то мгновение мне кажется, что это может исправить ситуацию. Мне

кажется, будто я могу отвадить всех других мужчин от нее и заполнить собой ее мир. Мы

снаружи, в пределах слышимости соседей, которым достаточно выглянуть из-за

перегородки, чтобы увидеть нас. Мы на глазах жителей любой из квартир соседних домов.

Мне хочется, чтобы тот фотограф был здесь и сфотографировал нас. Я бы показал

им, кому она на самом деле принадлежит. Они бы убедились, что я с этим справляюсь.

Я толкнулся в нее. Она задыхается, лицо пронизано болью. Она недостаточно

влажная, и хотя удовольствие, пронзившее мое тело от самых яиц до шеи, просто

невероятное, я колеблюсь, стоит ли выйти из нее. Я хочу трахнуть ее грубо, быстро и

жестко, но не желаю подвергать ее страданиям.

Но она крепче сжимает меня ногами и держит по-собственнически крепко. В этот

раз я двигаюсь медленнее и возвращаю свои губы к ее шее, желая поставить отметину. Я

кусаю и присасываюсь к ее шее, желая вытянуть кровь на поверхность ее кожи. Теперь

мои толчки становятся резче намеренно. Стол тихо поскрипывает, а ее прерывистое

дыхание переходит в сбивчивые стоны.

Кажется невозможным погасить пламя, сжигающее меня, но я стараюсь, вколачиваясь быстрее, жестче, сильнее, с большей злостью, входя глубже. Знойный день, я взмок до нитки, ее ноги вокруг меня, воздух словно влажное шерстяное одеяло. Все это