Любовь олигархов - [27]

— Деньги, товар, деньги, — проговорил задумчиво Никита. — Так классики говорили?

— Точно.

— Моя тетка отдала почку своему сыну, — сказал Гончаров, — его спасла, а сама потом умерла.

— Ну, — пробурчал Аркаша, — это родственники.

— Значит, не всеобщий закон?

— Любишь ты философии. Будь здоров! — Аркаша махнул рукой, и машина укатила во тьму.

Двоюродный брат Вадим был почти одногодком с Никитой. Жили они в дачном поселке. В детстве был отличный наивный и добрый парнишка. Тетка нарадоваться на него не могла. А потом упекли его в армию. Письма приходили редко, тетка вся изводилась, а дальше месяца два — ни одного письма. Оказалось, затравили его в части, едва живой попал в госпиталь, лежал там три месяца. Комиссовали инвалидом с больными почками. Домой вернулся раздавленным задохликом. Начал пить, пока не оказался в больнице. Врачи сказали, нужна пересадка почки, доноров нет. Тетка и отдала свою. Парень выжил, а тетка через полгода от переживаний слегла и умерла. Гончаров помогал в похоронах, старался помочь брату. На сороковой день заехал к нему. Вадим долго молчал, потом очнулся и проговорил:

— Во мне ее жизнь. Теперь знаю, зачем живу.

С тех пор Вадим изменился неузнаваемо. Нашел в поселке неброскую девушку, женился. Нашел подработку к пенсии, стал привозить местным жителям лекарства на заказ, потом выучился на фармацевта, открыл палатку — аптеку. Два раза его палатку грабили, так он стал ночевать в палатке. Родились у них две дочки. Однажды сказал Никите, что мать жива, пока он жив…

Гончаров собрался уходить домой, как из темноты вынырнула Света. Она сразу потянулась к собаке, и пару минут было слышно, как они повизгивали от радости.

— Твой папа сказал, что ты не придешь, — проговорил Гончаров.

— Он не разрешает ходить к вам.

Света выпрямилась, и они пошло рядом.

— Я точно знаю, — воодушевленно сказала она. — Пока я жива, жив и Шнурочек. И пока он жив — я тоже жива. Я знаю, чувствую. Летом, знаете, — стала рассказывать она, — я сплю утром, а Шнурочек сидит у кровати и смотрит на меня молча. Как только глаза открываю — он кидается ко мне обцеловать. Такая радость, счастье. У нас жизнь одна на двоих.

В разгар зимы, в конце декабря, морозная погода сменилась оттепелью. Второй день шел снег. Машины вязко месили снежную грязь, мутно светили фары во влажном воздухе. Около десяти едва белело мутное небо, да так полусвет опять сменялся тьмой. В такую погоду тяжелые больные не выживали. Гончаров томился за оформлением документов. Ближе к вечеру понес бумаги завхирургией. У самых дверей кабинета столкнулся с Аркашей. Его лицо было белее халата. За ним из дверей кабинета, сминая все, выдвинулись низенький мужик с бульдожьим лицом и колючим взглядом, за ним низколобые битюги с бритыми головами. Аркаша сначала будто не узнал, потом спохватился.

— А, Никита, — узнал он, — у тебя группа крови какая? — спросил.

— Вторая, плюс, — сказал Гончаров.

— Не то, — досадливо поморщился Аркаша. — Экстренная операция, нужна кровь. — Он покосился на мужика с бульдожьим лицом.

— Будет, — процедил тот, и бритые головы согласно кивнули. Сминая все они двинулись дальше.

Гончаров засиделся допоздна. Уже оделся уходить домой, как вошел санитар.

— Там девчонку привезли. Скорая с улицы взяла. Потеря крови. Будете смотреть или завтра?

— Посмотрю, — смиренно ответил Гончаров.

Переодевшись в секционную. Откинул простыню. Перед ним на столе лежало щупленькое тельце Светы. На голове запеклась ссадина, на сгибах обеих рук Гончаров нашел проколы вен. Он вернулся в кабинет и набрал номер Аркаши.

— Тебе надо зайти сюда, — сказал Никита.

— Сейчас не могу. В чем дело?

— Обязательно. Готовься к худшему.

Через несколько минут в дверь влетел Аркаша.

— Что случилось? — едва промолвил он.

— Туда, — махнул рукой Гончаров.

Он вошел следом за Аркашей. Тот уже стоял молча у стола, потом его ноги подкосились.

Гончаров вышел, через открытую дверь доносились невнятные глухие вскрики. К утру Аркаша появился в дверях, его шатало, глаза ничего не видели. Гончаров проводил его к корпусу. Через час ему позвонили из хирургии и сказали, что у Аркаши обширный инфаркт и ничего не помогло.

Около десяти утра пришел завхирургии с бледным перепуганным лицом.

— Это страшные люди, — тихо повторял он. — Огромные деньги.

Он просил Гончарова ничего не говорить, потом вынул из кармана пухлый конверт.

— Это вам от них.

— Заберите… Его дочь там.

Заведующий молча удалился…

Теперь раз в год, ранней осенью Гончаров брал Шнурка, ехал через весь город на огромное кладбище. Автобус, поминутно останавливаясь на территории кладбища, вез их до поворотной площадки. Там надо было идти минут пять.

Гончаров сметал осенние листья со скромного надгробья, с гранитной доски, на которой была керамическая фотография. На ней лицо Аркаши и Света.

— Теперь в тебе, Шнурок, жизнь Светы, — говорил Гончаров, — ее любовь.

Собака, остановившись, тихо виляла хвостом, потом вскакивала петляла вокруг, принюхиваясь к помятой ногами траве, к воздуху, который таил неуловимые нами запахи.

По утрам Шнурок садится у кровати Гончарова и тихо смотрит на него. Когда Гончаров открывает глаза, Шнурок бросается к нему целоваться.