Любовь напротив - [32]

Наконец, закончив с Джульеттой, я торопливо сбежал вниз по черной лестнице, бросился к дому напротив и на одном дыхании взлетел на верхний этаж. Едва я успел постучать в дверь, как мне открыла Алекс. На ней был все тот же старый мужской свитер, в котором я часто заставал ее, наведываясь к ним по утрам. Сквозь петли крупной вязки просвечивали ее ничем не стесненные груди. Нисколько не смущаясь, она пригласила меня войти. Я не стал ничего говорить о своем стихотворении. Однако заметил:

— Совсем недавно вы мне не открыли… Хотя были дома.

Алекс засмеялась, и Шам бросил на меня взгляд, полный той самой мужской дружбы, о которой я уже говорил.

— Мы действительно слышали, как ты разговаривал в коридоре со старухой, — сказал он. — Кстати, спасибо за стихотворение, это одно из лучших произведений Пушкина… Жаль, что ты не можешь прочитать его в оригинале, на русском.

Я почувствовал себя уязвленным оттого, что стихотворение было ему известно, однако больше всего меня задел тот факт, что он словно бы не заметил под ним моей подписи. Кроме того, его заявление о том, что он читал его на русском языке, породило во мне глухое раздражение против самого себя… и против него. Зато я выяснил, что русский, на самом деле, был его родным языком — и я, непонятно почему, воспринял это как унижение для простого француза вроде меня. Значит, вот он какой особенный. Часто думают, что иного отвергают из презрения к тому, что отличает его от других, тогда как на самом деле это отличие является таким желанным, что граничит с откровенной завистью, которая способна породить — и порождала ужасную реакцию неприятия, которая, как известно, при определенных условиях приводила к массовой «ликвидации». Как бы там ни было, любое отличие воспринимается и теми, и другими, как положительный момент. Втайне иной гордится своим отличием, и, как следствие, начинает ставить себя выше других… что, в конечном итоге, приводит к гонениям на него самого. Неприятный в своей простоте психологический штрих. На какой-то момент я искренне возненавидел Шама за то, что тот знает русский, а я нет… Впечатление было такое, что наша дружба дала трещину. А может, он смеялся надо мной из-за того стихотворения, подписанного «Дени», которое, на мой взгляд, было таким оригинальным подарком? И в то же время, это новое доказательство его отличия по отношению ко мне… к этому «я-Эрих», к этому «я-фон», с которым я себя отождествлял… это неустранимое отличие человека из ниоткуда, вдруг ставшего на одну доску со всеми носящими монокль Фонами, породило во мне такое непреодолимое желание быть любимым им, да, любимым, а не отторгнутым за унизительное французское отличие, что отныне между нами могла быть только любовь или ненависть. На самом деле, я колебался: то ли дать ему денег за покупку новой картины, что, по отношению к нему, было бы с моей стороны унизительным ответом в духе «любовь-ненависть»… то ли засунуть поглубже свою гордость и отдаться страсти к той Алекс, которую я видел в жарких объятиях Шама… в то время как сам развлекался с Джульеттой на ее узкой кровати в комнате напротив. Однако стоит ли искать ложные причины для оправдания, ведь я, в общем-то, тайком… и почти неосознанно выклянчивал дружбу с Шамом и Алекс. Когда же я, наконец, разберусь в собственных мыслях и поступках? Они оба были нужны мне. С другой стороны, почему бы Алекс не иметь нас обоих — Шама и меня? Разве не в этом заключается истинное, подсознательное желание всех женщин: обладать двумя мужчинами, которые обеспечивали бы ей «защиту»? Спать между двух мужчин, наслаждаться двумя мужчинами одновременно, жить с двумя мужчинами, ходить между двух мужчин, принимать знаки внимания сразу от двух мужчин… и даже, если возможно, кувыркаться со всеми мужчинами, утверждают те, кто — как Джульетта из дома напротив — желает быть всего лишь дыркой «без комплексов». Извиняюсь за пошлость, но в этом повествовании, предназначенном, по правде говоря, в первую очередь Шаму и Алекс, я должен оставаться самим собой, таким, каким они меня знали, всегда говорившим то, что думал, то есть грубо, если того требовали обстоятельства.

— А вы знаете, что за это утро я уже трижды поднимался на ваш жуткий этаж? — спросил я, подходя к окну мансарды. Не знаю, как я удержался, чтобы не добавить: «Не считая семи или восьми в доме напротив, да еще и не один раз!»

Я с иронией думал об этом, внезапно ощутив желание рассказать им все, что сделал, и особенно, что видел этим утром из окна моего нового наблюдательного пункта. К счастью, я воздержался от повествования о своих злополучных приключениях и это лишило меня удовольствия понаблюдать за их, несомненно, захватывающей и потешной реакцией.

Для приличия, я взял новую картину Шама и повернул ее к свету у окна. Делая вид, что внимательно изучаю полотно, я нашел окно в доме напротив, откуда так гнусно шпионил за ними. Мне показалось, что я даже различил старую мебель, на которой не так давно сидел, как петух на насесте. Затем я перевел взгляд на окно Джульетты. В нем никого не было. Повернувшись к Шаму и Алекс, я сказал: