Любовь на фоне кур - [52]

— Более чем! И скажу тебе еще одно, старый конь. К концу нашего визита мне выпал козырной туз. Она к тому времени дошла до ссылок на поговорки. «Ах, моя дорогая, — говорит она Милли. — С браком поторопишься, на досуге раскаешься». Милли, маленькая воительница, ответила, как отрезала. «Боюсь, тетя Элизабет, ко мне эта пословица не относится, — говорит она, — потому что я не раскаялась!» Ну, что скажешь, малышок?

— Да, конечно, досуга у нее последнее время было маловато, — согласился я.

Челюсть Укриджа слегка отвалилась. Но он быстро оправился.

— Болван! Она вовсе не это подразумевала. Милли — ангел.

— Бесспорно, — согласился я от души. — И слишком хороша для тебя, старый прохиндей. Постоянно храни в памяти этот факт, и мы еще сделаем из тебя стоящего человека.

Тут к нам присоединилась миссис Укридж. Она обследовала дом, знакомясь с нанесенным ущербом.

— Ах, мистер Гарнет, неужели вы не могли их остановить?

Я почувствовал себя последней свиньей. Все ли я сделал для того, чтобы укротить разбушевавшуюся стихию?

— Страшно сожалею, миссис Укридж, — сказал я виновато. — Но не думаю, что мог бы сделать больше того, что сделал. Бийл провел семь боев, а я произнес речь на газоне, но все без толку. Как только они допили виски…

Укридж испустил вопль, которому позавидовал бы любой грешник в аду:

— Они же не добрались и до виски!

— Мне кажется, эти жуткие люди поднимают слишком большой шум, — сказала миссис Укридж.

Укридж хранил мрачное молчание. По-моему, из всех свалившихся на него катастроф утрата виски поразила его особенно больно. Сокрушительный удар в челюсть.

— Не пора ли собрать их и объяснить положение дел? — намекнул я. — По-моему, там никто не заметил, что ты вернулся.

— Еще заметят! — свирепо сказал Укридж, выходя из транса. — Очень скоро! Где Бийл? Бийл!

Наемный Служитель примчал бегом на звук незабываемого голоса.

— Ох ты! Мистер Укридж, сэр!

Впервые в моем присутствии Бийл дал волю истинному чувству. Ему, полагаю, возвращение Укриджа представилось событием столь же сенсационным и нежданным, как явление обитателя склепа. Он не привык к тому, чтобы раз смывшиеся возвращались в места своего прошлого обитания.

— Бийл, обойдите ферму и скажите этим подлецам, что я вернулся и хотел бы сказать им пару слов на газоне. И если застукаете кого-нибудь за хищением курицы, нокаутируйте его.

— Я уже парочку-другую уложил, — сказал Бийл с легким намеком на тщеславие. — Этот Чарли…

— Бийл, — сказал Укридж растроганно, — вы превосходный типус. Один из лучших. Я выплачу вам задержанное жалованье даже прежде, чем лягу спать.

— Эти ребята, сэр, — сказал Бийл, выразив свою благодарность, — они уже разогнали чуть не всех птиц, сэр. Гоняются за ними битых полчаса.

Укридж застонал:

— Подлецы! Демоны!

Бийл удалился выполнять приказ.

— Милли, старушенция, — сказал Укридж, поправляя проволочки от шипучки за ушами и поддерживая серые брюки спортивного покроя, которые проявляли склонность к сползанию, — лучше скройся в доме. Я намерен поговорить с этими типчиками по душам и в увлечении могу прибегнуть к паре-другой выражений, которые тебе не понравятся. Твое присутствие здесь будет меня стеснять.

Миссис Укридж скрылась в доме, а на газоне возник авангард кредиторов. Кое-кто из них выглядел раскрасневшимся и растрепанным. У меня возникло подозрение, что Бийл их хорошенько протрезвил. Чарли, заметил я, щеголял фонарем под глазом.

Они собрались на газоне под лучами луны, и Укридж в кепке, нахлобученной на самые глаза, в макинтоше, ниспадающем с его плеч на манер римской тоги, сурово обозрел их и начал свою речь:

— Вы… вы… вы… вы мерзавцы! Подлюги! Черви ползучие! Сорняки!

Мне всегда приятно вспоминать Стэнли Фиверстоунхо Укриджа таким, каким я лицезрел его в те минуты. На протяжении нашей многолетней дружбы выпадали времена, когда его поведение мне не вполне импонировало. Порой мне доводилось обнаруживать в нем недостатки. Но на этот раз он показал, чего стоит. Он властвовал над своими слушателями. Еще задолго до завершения его речи я возрадовался, что он озаботился своевременно отослать миссис Укридж в дом, а Бийл упивался его выражениями, и в глазах Наемного Служителя было выражение, какого я прежде в них не замечал, — почтительности, почти благоговения, выражение, с каким верные последователи смотрят на Учителя.

Укридж изливал презрение на своих слушателей, и те трепетали. Он метал обличения, и они поникали все ниже. Поток его речи расцвечивали неведомые проклятья, заимствованные у неведомых матросов на судах, перевозивших скот, или почерпнутые на причалах Сан-Франциско и Буэнос-Айреса. Немножко множко, сказал он в частности, провалиться ему, немножко множко, когда джентльмен — причем джентльмен, который так оживил солидными заказами местную коммерцию и все такое прочее, — не может отлучиться в Лондон на пять минут по делам без того, чтобы его частная резиденция не была перевернута вверх дном шайкой прилагательных со скотовозов с сан-францисскими существительными, которые вели себя так, будто это (по-буэнос-айресски обозначенное) место принадлежит им. Он намеревался облагодетельствовать их. Он собирался и далее осыпать их заказами, обеспечивая процветание их коммерции. Но после того, что сейчас произошло! Да ни в таком-то и таком-то случае! Как только взойдет солнце и начнется новый день, их жалкие счета будут оплачены до последнего пенса и всяким дальнейшим отношениям с ними будет положен конец. А затем, весьма вероятно, он предъявит им иски за вторжение в частные владения и ущерб, причиненный частной собственности, и если они не окончат свои инфернальные дни в какой-нибудь чертовой тюрьме, то пусть благодарят судьбу за редкую удачу, а если они не уберутся в два — без малого — счета, он посмотрит, на что способен дробовик Бийла. (Тут Бийл с приятным предвкушением на лице удалился за указанным оружием.) Его от них тошнит. Они прыщи. Твари, которых можно назвать людьми, только неумеренно польстив им. Он бы назвал их вонючками скунсами, но только не видит, чем провинились скунсы, чтобы заслужить подобное сравнение. А теперь — пусть убираются — и поживее!