Любовь к жизни. Рассказы - [284]

Знал только сам Маркус О’Брайен; а он не вернулся, чтобы рассказать об этом. На следующее утро он проснулся в муках. Желудок его был обожжен невероятным количеством виски, выпитым им накануне, и превратился в сухой и раскаленный котел. Голова его болела, болела всюду – и изнутри и снаружи. Но хуже всего была боль в лице: в течение шести часов бесчисленные тысячи москитов питались им, и от их яда его лицо неимоверно распухло. Только путем сильного напряжения воли он мог раскрыть на своем лице узенькие щелки, через которые можно было глядеть.

Он попытался двинуть руками; но они болели. Он покосился на них, но не узнал: так они распухли от яда москитов. Он потерялся, или, вернее, он потерял свою личность. На нем не было ничего знакомого, что бы, в силу ассоциации представлений, вернуло бы его к сознанию единства своей личности. Он окончательно расстался со своим прошлым, ибо ничто вокруг не могло возродить в нем воспоминания о прошлом. Кроме того, он чувствовал себя таким больным и несчастным, что у него не хватало энергии доискиваться, кто он такой и что собой представляет.

И только обнаружив изгиб на мизинце, происшедший много лет тому назад от невправленного вывиха, он узнал в себе Маркуса О’Брайена. В то же мгновение прошлое завладело его сознанием. А когда он заметил под ногтем большого пальца кровоподтек, полученный им на прошлой неделе, его самосознание упрочилось вдвое, и он понял, что эти незнакомые руки принадлежат Маркусу О’Брайену, – вернее, что Маркус О’Брайен имеет отношение к этим рукам. Первою его мыслью было то, что он болен, – не лихорадка ли это? Ему так больно было раскрыть глаза, что он держал их закрытыми. Небольшой плывущий сук сильно толкнул лодку. Он подумал, что кто-то стучится в дверь барака, и сказал:

– Войдите. – Затем подождал немного и проговорил ворчливо: – Ну так стойте снаружи, черт вас дери…

Все же он хотел, чтоб вошли и рассказали ему о его болезни. Но, пока он так лежал, прошлая ночь стала выплывать в его сознании. Он подумал, что вовсе не был болен; он только напился, и теперь ему пора встать и идти на работу. Работа навела его на мысль о прииске, и он вспомнил, что вчера отказался взять за него десять тысяч долларов. Он быстро принял сидячее положение и приоткрыл глаза. Он увидел себя в лодке, несущейся по набухшим бурным волнам Юкон. Покрытые хвоей берега и острова были незнакомы. На мгновение он был ошарашен. Осмыслить этого он не мог. Вспомнить давешнюю попойку он мог. Но не было никакой связи между нею и теперешним его положением.

Он открыл глаза и схватился руками за свою больную голову. Что случилось? Медленно зарождалась в его мозгу ужасная мысль. Он боролся с нею, но она не отставала: он убил кого-нибудь. Этим и только этим могло объясняться то, что он плыл в открытой лодке вниз по Юкону. Закон Ред Кау, который он так долго применял, теперь был применен к нему. Он убил кого-нибудь, и его спустили по течению. Но кого? Он напрягал свой больной мозг для ответа, но в его смутных воспоминаниях не вставало ничего, кроме того, что на него упали тела, а он отбивался от них кулаками. Что это были за люди? Может быть, он убил не одного? Он схватился за пояс. Ножа в ножнах не было. Он, несомненно, сделал это ножом. Но должна же быть какая-нибудь причина для убийства. Он открыл глаза и, охваченный страхом, начал рыскать в лодке. Провизии не было – ни одной унции провизии. Он присел и застонал. Да, он убил, не будучи вызван на это. На него обрушился самый суровый закон.

В течение получаса он оставался неподвижным, держась за больную голову и пытаясь мыслить. Затем он прохладил желудок глотком воды, зачерпнутой за бортом, и почувствовал себя лучше. Он встал и среди широко разлившегося Юкон проклял крепкие напитки – проклятия эти услышала только первобытная пустыня. После этого он привязал лодку к большому плавучему бревну, которое сидело в воде глубже, чем лодка, и потому плыло быстрее. Он вымыл лицо и руки, сел на кормовую скамью и подумал еще немного. Был конец июня. До Берингова моря было две тысячи миль. Лодка делала в среднем пять миль в час. В этих широтах в такое время года темноты не бывает, и он мог плыть в течение всех двадцати четырех часов. Это составит сто двадцать миль. Вычеркнуть двадцать на непредвиденные обстоятельства: останется сто миль в день. В двадцать дней он достигнет Берингова моря. Для этого не потребуется никакой затраты энергии: река будет нести всю работу. Он может лежать на дне лодки и беречь свои силы.

В течение двух дней он не ел ничего. Затем, доплыв до отмели Юкон, он сошел на берег, на низко лежавшие острова, и набрал яиц диких гусей и уток. У него не было спичек, и он ел яйца сырыми. Они были питательны и поддерживали его. Пересекши Полярный круг, он наткнулся на пост Компании Гудзонова залива. Бригада еще не приехала с озера Маккензи, и пост был абсолютно лишен провизии. Ему предложили яйца диких уток; но он сообщил им, что у него в лодке имеется целый бушель этого товара. Ему предложили также рюмочку виски, от которой он отказался с выражением бурного отвращения. Он получил спички и после этого мог варить свои яйца. Ближе к устью реки противный ветер задержал его, и он прожил двадцать четыре дня на яичной диете, К несчастью, он во время сна миновал обе миссии – Св. Павла и Честного Креста – и мог чистосердечно утверждать – как он впоследствии и делал, – что все разговоры о миссиях на Юконе – чистейшая чепуха. Не было никаких миссий; кому это знать, как не ему!