Любовь к жизни. Рассказы - [261]

– Там, внизу, есть лодка, отправленная вам из Доусона! – крикнул он начальнику поста, откликнувшемуся на его стук. – А в ней человек. Он очень плох. Но ничего серьезного – переутомление. Позаботьтесь о нем. Я должен спешить. До свидания. Хочу поймать «Афинянина».

Волок, длиной с милю, соединял озеро Беннет с озером Линдерман. Последние слова Черчилль бросил уже через плечо – так быстро он пустился в дальнейший путь. Это был весьма мучительный путь, но он сжал зубы и не сдавался, временами забывая о страданиях из-за горячей ненависти, с которой он смотрел на чемоданчик. Это был очень трудный путь. Он перекладывал чемоданчик из одной руки в другую. Иногда он брал его под мышку. Он закидывал его через плечо, и чемодан на бегу подпрыгивал и бил его по спине. Он едва мог держать его в своих разбитых и распухших руках и много раз ронял. Однажды, перекидывая его в другую руку, он выпустил ношу, и чемодан упал к его ногам. Черчилль споткнулся о него и тяжело грохнулся оземь. На том конце волока он купил за доллар старые дорожные ремни и укрепил чемодан на спине. Затем он нанял баркас, чтобы проехать шесть миль до верхнего конца озера Линдерман, куда он прибыл в четыре часа пополудни. «Афинянин» отправлялся из Дайи на следующее утро, в семь часов. До Дайи было двадцать восемь миль, а между Черчиллем и Дайе возвышался Чилкут. Он присел, чтобы укрепить обувь для продолжительного подъема… и проснулся. Он задремал, как только сел, но не проспал и тридцати секунд. Он испугался: дремота могла продлиться дольше; стоя, он закончил укрепление обуви. Но даже и теперь он почувствовал, что теряет сознание. Сообразив это во время самого падения, когда его ослабевшее тело стало опускаться на землю, он собрался с силами, напряг мускулы судорожным усилием и удержался на ногах. Неожиданное возвращение к сознанию вызвало слабость и дрожь. Он стал колотить ладонью по голове, пытаясь вбить сознание в оцепеневший мозг.

Караван Джека Бэрнса возвращался порожняком к озеру Кратер, и Черчиллю предложили мула. Бэрнс хотел переложить чемоданчик на другого мула, но Черчилль не выпускал его из рук и вез с собой на луке седла. Он ехал как бы в полусне; чемодан все время соскальзывал то в ту, то в другую сторону; и каждый раз Черчилль пробуждался от сотрясения. Перед вечером, проезжая мимо деревьев, он веткой раскроил себе щеку. В довершение всего мул сбился с тропы, упал и сбросил всадника и чемодан на скалы. После этого Черчилль шел пешком, или, вернее, тащился по какой-то тропинке, ведя мула на поводу. Тяжелый невыносимый запах, доносившийся с обеих сторон дороги, повествовал о лошадях, павших в скачке за золотом. Но он не обращал на это внимания; ему слишком хотелось спать.

Тем временем они дошли до Долгого озера, и он кое-как сбросил с себя сонливость; а у Глубокого озера передал чемоданчик Бэрнсу. Но все время, при свете бледных звезд, он не спускал с него глаз: не дай бог, если что-нибудь случится с чемоданом.

У озера Кратер караван остановился на ночлег, а Черчилль, привязав чемодан на спину, начал восхождение на вершину по крутому подъему. На этой отвесной стене он впервые почувствовал, до чего он был утомлен. Он полз и тащился, как краб, изнемогая от тяжести собственных членов. Чтобы поднять ногу, требовалось каждый раз мучительное напряжение воли. Ему порой чудилось, что он обут в свинцовые сапоги, как океанский водолаз, и он с трудом противился желанию опустить руку и нащупать свинец. Что же касается чемодана Бонделла, то было просто непостижимо, чтобы сорок фунтов могли весить так много. Чемодан давил его к земле, и он с недоверием вспоминал, как год назад взбирался по этой самой тропинке, неся на спине полтораста фунтов. Если тот груз весил полтораста фунтов, то в чемоданчике Бонделла было, наверное, пятьсот.

Первый подъем от озера Кратер вел через маленький глетчер. Здесь была проложена тропа. Но выше ледника, находящегося, впрочем, над полосой лесов, не было ничего, кроме хаоса голых скал и огромных валунов. В темноте никак нельзя было различить дорогу, и он блуждал, тратя больше усилий, чем за весь проделанный им путь. Он добрался до вершины под вой ветра и снежной вьюги; тут он, по счастью, наткнулся на маленький покинутый шалаш и заполз в него. Там он нашел и съел несколько старых жареных картошек и с полдюжины сырых яиц.

Когда снег перестал падать и ветер слегка утих, он начал свой почти невыполнимый спуск. Тропинки не было. Он спотыкался и сбивался с пути, зачастую в самую последнюю минуту удерживаясь на краю скалистых пропастей и почти отвесных скатов, о глубине которых он не мог даже судить. Половина почти уже была им пройдена, когда набежавшие тучи снова скрыли сияющие звезды, и в наступившей темноте он упал и покатился, съехав на добрую сотню футов, и наконец упал, разбитый и окровавленный, на дно большой пустой котловины. Отовсюду вокруг него поднималось зловоние лошадиной падали. Яма находилась близко от дороги, и погонщики привыкли сталкивать туда искалеченных или павших лошадей. Зловоние ошеломило его, и он испытывал смертельную тошноту. Он пополз из ямы, находясь во власти кошмара. На полпути до края он вспомнил о чемоданчике Бонделла. Чемодан упал в яму вместе с ним. Ремни, очевидно, разорвались, и он позабыл о нем. Черчилль полез обратно в отравленную падалью пропасть; там он ползал на четвереньках и шарил в течение получаса. Он натыкался на лошадей и, пока нашел чемодан, насчитал семнадцать дохлых и одну еще живую, которую пристрелил из револьвера. Впоследствии, оглядываясь на жизнь, проведенную не без доблести и подвигов, он, нисколько не колеблясь, признавался себе, что возвращение за чемоданом было самым героическим из всех поступков, какие он когда-либо совершал. Да, в этом был несомненный героизм. Дважды он был на краю обморока, пока находился там, в яме.