Любовь к жизни. Рассказы - [262]

Между тем он добрался до ступеней. Крутая вершина Чилкута была позади, и дорога стала удобнее. Не то чтобы она была удобной – даже в самых лучших своих частях, – но все же это была вполне доступная тропа, по которой он мог бы идти легко, не будь так измучен, а также если бы у него был фонарь и не было бы чемоданчика. Он так обессилел, что чемодан оказался каплей, переполнившей чашу. У него едва хватало силы передвигаться самому, и этой добавочной тяжести было достаточно, чтобы сбивать его с ног, всякий раз как он оступался или спотыкался. А когда он не оступался, из темноты протягивались ветви, цепляясь за чемоданчик, висевший у него за плечами, и тянули его назад.

Он твердо решил, что если не захватит «Афинянина», то только по вине чемодана. В его сознании фактически жили только две вещи: чемоданчик Бонделла и пароход. Он знал только эти две вещи, и они загадочно отождествлялись в мозгу с выполнением какой-то неотложной миссии, ради которой он странствовал и трудился в течение целых веков. Он брел точно во сне. И как во сне он добрался до Шип-Кэмпа, ввалился в бар, выпростал плечи из ремней и хотел положить чемоданчик к своим ногам. Но тот выскользнул из его пальцев и упал на пол с тяжелым стуком, который не прошел незаметно для двух людей, как раз выходивших из бара. Черчилль выпил стакан виски, велел окликнуть его через десять минут и сидел, положив ноги на чемоданчик, а голову – на колени.

Его переутомленные члены настолько одеревенели, что потребовалось еще десять минут и еще стакан виски, чтобы помочь ему расправить суставы и размять мускулы.

– Эй, не туда! – крикнул ему хозяин бара; затем он нагнал его и в темноте подтолкнул по направлению к Каньон-Сити. Какой-то внутренний голос подсказал Черчиллю, что это было верное направление, и все еще как во сне он пошел по этой тропе. Он не знал, что предупредило его об опасности. И, несмотря на пройденный путь, – ему казалось, что прошли целые века, – он почувствовал какую-то опасность и выхватил револьвер. И снова как во сне увидал он двух людей, вышедших из темноты, услыхал, что они велели ему остановиться. Его револьвер выстрелил четыре раза; он увидел огонь, услыхал выстрелы из револьверов и почувствовал, что ранен в бедро. Он увидел, как один из людей свалился, и, когда другой бросился к тому на помощь, он нанес ему удар тяжелым револьвером прямо в лицо. Потом он пустился бежать. Вскоре он очнулся от сна и почувствовал, что бежит вниз по дороге, сильно прихрамывая, и сразу же вспомнил о чемоданчике: тот все еще болтался у него за спиной. Черчилль был почти убежден, что все случившееся – сон, пока не ощупал револьвер и не убедился, что он разряжен. Вслед за тем он ощутил острую режущую боль в бедре и, прощупав его, почувствовал на руке теплую кровь. Рана была, по-видимому, не глубокая, но тем не менее несомненная. Он окончательно очнулся и тяжело тащился по направлению к Каньон-Сити.

Там он нашел обладателя нескольких лошадей и телеги, который за двадцать долларов согласился встать с постели и запрячь коней. Черчилль взобрался на телегу и заснул, не спуская чемодана со спины. Это была беспокойная скачка по размытым водою камням до долины Дайе. Но он просыпался, только когда телега подскакивала особенно сильно. Всякий бросок, поднимавший его тело меньше чем на фут над уровнем повозки, был ему безразличен. Последняя миля пролегала по ровной местности, и он спал крепко.

Они приехали на ранней заре. Извозчик немилосердно тряс его и ревел ему в ухо, что «Афинянин» ушел. Черчилль смущенно поглядел на пустую пристань.

– Виден дымок вон там, у Скагуэя, – сказал возчик.

Глаза Черчилля слишком распухли, чтобы видеть на таком расстоянии, но он все-таки сказал:

– Это он. Достаньте мне лодку.

Возчик был человек услужливый и нашел ялик и гребца за десять долларов; деньги нужно было платить вперед. Черчилль заплатил, и ему помогли влезть в ялик. Сам он уже не мог этого сделать. До Скагуэя было шесть миль, и он сладостно мечтал, что проспит все это время. Но лодочник не умел грести, и Черчилль сел на весла и проработал еще несколько столетий. Он никогда не видел таких длинных и мучительных шести миль. Легкий, но капризный ветер дул в проливе и задерживал его. Он чувствовал слабость в верхней части желудка, страдал от истощения и одеревенения членов. По его требованию лодочник взял черпак и плеснул ему в лицо соленой водой.

Якорь «Афинянина» как раз поднимался, когда они подъехали к борту парохода. У Черчилля уже не было сил.

– Остановите пароход! Остановите! – кричал он хрипло. – Важное известие! Остановите пароход!

Затем он склонил подбородок на грудь и заснул. Когда полдюжины людей принялись тащить его вверх по трапу, он проснулся, схватился за перила и держался, как утопающий.

На палубе все уставились на него с ужасом. Платье, в котором он покинул пороги Белого Коня, превратилось в какие-то обрывки тряпок; а сам он был так же изодран, как его одежда. Он провел в пути пятьдесят пять часов, дойдя до предела выносливости. Он спал за это время всего шесть часов и весил на двенадцать фунтов меньше, чем при отъезде.