Любовь к жизни. Рассказы - [257]

Субьенков подавил в себе восторг. Он вел отчаянную игру, и промахов не должно было быть. Он дерзко заговорил:

– Ты опоздал. Мое зелье снова оскорблено. Чтобы смыть обиду, ты должен дать мне свою дочь.

Он указал на девушку – больное существо с бельмом на глазу и выдававшимися клыками.

Макамук разозлился, но поляк оставался непоколебимым. Он свернул и зажег еще одну папиросу.

– Поторопись, – пригрозил он. – А не то я запрошу еще больше.

Наступило молчание, и печальная декорация Севера исчезала из его глаз: он еще раз увидел свою родину, увидел Францию; а когда взглянул на девушку с бельмом, вспомнил о другой девушке – певице и танцовщице, с которой познакомился, когда впервые, юношей, приехал в Париж.

– Зачем тебе девушка? – спросил Макамук.

– Чтобы она пошла со мною вниз по реке. – Субьенков окинул ее критическим взглядом. – Из нее выйдет хорошая жена. Породниться с вашей кровью – это честь, стоящая моего зелья.

Снова вспомнил он о певице и танцовщице и стал вслух мурлыкать песенку, которой она его научила. Он вновь жил прежней жизнью, но как-то бесстрастно следил за образами, возникающими в памяти, словно созерцал картины чужой жизни. Голос вождя, резко нарушивший тишину, заставил его очнуться.

– Да будет так, – сказал Макамук. – Девушка пойдет с тобою вниз по реке. Но уговор такой, что я сам три раза ударю тебя топором по шее.

– Но перед каждым ударом я буду натираться зельем, – отвечал Субьенков, представляясь, будто он плохо скрывает беспокойство.

– Ты будешь натираться перед каждым ударом. Вот охотники, которые должны следить за тем, чтобы ты не удрал. Иди в лес и собирай свои травы.

Макамук поверил в действительность снадобья, когда увидал алчность поляка. Конечно, только сильнейшее зелье могло побудить человека перед лицом смерти настаивать на своем и торговаться, как старуха.

– А кроме того, – шепнул Якага, когда поляк со своей стражей скрылся между стволами сосен, – когда ты будешь знать снадобье, ты легко можешь убить его.

– Но как могу я убить его? – возразил Макамук. – Зелье не позволит этого сделать.

– Наверное, останется какая-нибудь часть, которую он не натрет, – отвечал Якага. – Может быть, это будут уши… Хорошо, тогда мы воткнем ему копье из одного уха в другое. Может быть, глаза… Наверное, зелье слишком крепко, чтобы натирать им глаза.

Вождь кивнул головой.

– Ты мудр, Якага. Если у него не найдется еще какой-нибудь чертовщины, то мы умертвим его.

Субьенков не терял времени на собирание ингредиентов[83] своего лекарства. Он брал все, что попадалось под руку: хвойные иглы, ивовую и березовую кору и бруснику; он заставил индейцев выкапывать для него бруснику из-под снега. Несколько мерзлых корешков дополнили его запас, и он повернул обратно к лагерю. Макамук и Якага сидели согнувшись подле него, запоминая дозы и виды составных частей, которые он бросал в котел с кипящей водой.

– Вы должны помнить, что бруснику нужно бросать прежде всего, – объяснил он. – Ах да! Вот еще что! Человеческий палец. Ну, Якага, дай мне отрубить тебе палец.

Но Якага спрятал руки за спину и нахмурился.

– Один только мизинец, – просил Субьенков.

– Якага, дай ему свой палец, – приказал Макамук.

– Здесь кругом валяется довольно пальцев, – пробурчал Якага, указывая на лежавшие в снегу останки двух десятков людей, замученных насмерть.

– Тут нужен палец живого человека, – возразил поляк.

– Ладно, ты получишь палец живого человека.

Якага подбежал к казаку и отрезал ему один палец.

– Он еще не умер, – заявил он, бросая кровавый трофей в снег к ногам Субьенкова. – К тому же это хороший палец, так как он очень велик.

Субьенков бросил его в костер под котлом и запел. Это была французская любовная песенка. Он пропел ее над варевом с большой торжественностью.

– Без этих слов, которые я произношу над ним, зелье ничего не стоит, – объяснил он. – В словах заключена главная сила. Смотрите: вот оно готово!

– Повтори слова медленно, чтобы я запомнил их, – приказал Макамук.

– Только после испытания. Когда топор трижды отскочит от моей шеи, тогда я открою тебе тайну слов.

– Но если зелье не подействует? – с опаской спросил Макамук.

Субьенков сердито набросился на него:

– Мое зелье всегда действует. Если нет, то можешь поступить со мной так же, как вы поступили с остальными. Разрежьте меня на куски, как вы разрезали его. – Он указал на казака. – Теперь снадобье остыло. Вот я мажу им шею, произнося еще один заговор.

С большой торжественностью он медленно затянул куплет из «Марсельезы», одновременно крепко натирая шею отвратительным варевом.

Его лицедейство было нарушено возгласом толпы. Исполин-казак, в последнем приступе своей невероятной живучести, поднялся на колени. Смех и крик удивления поднялись среди Нулато, когда Большой Иван заметался в конвульсиях по снегу.

Субьенкову стало дурно от этого зрелища, но он преодолел тошноту и притворился рассерженным.

– Это никуда не годится, – сказал он. – Прикончите его, и приступим к испытанию. Эй ты, Якага, позаботься, чтобы он не кричал.

Пока это приводилось в исполнение, Субьенков обратился к Макамуку:

– И помни, что должен бить изо всей силы. Это не ребячья забава. Вот, возьми топор и хвати им по бревну, чтобы я мог видеть, рубишь ли ты как мужчина.