Любовь и память - [93]

Пока шли бои с белофиннами, студентов волновала прежде всего судьба страны, а личные горести Михайла отодвинулись на задний план. По окончании войны они вдруг снова напомнили о себе. Правда, уже не казались такими жгучими.

Смерть Катеринки приглушила любовь Михайла к Лане. Лесняк чувствовал себя возмужавшим и вместе с тем каким-то осиротевшим. Он заметил, что все литфаковцы стали сдержаннее и серьезнее, один лишь Жежеря оставался неизменным баламутом и острословом. Михайло никак не мог определить, чего в нем больше — одаренности или легкомыслия…

Однажды после занятий Михайло и Андрей возвращались пешком в общежитие. Жежеря долго насвистывал какой-то мотив и то и дело поглядывал на своего спутника. Наконец сказал:

— Смотрю я на тебя и думаю, с чего это ты нос повесил? Ты же не относишься к людям, верящим, что человека выносит на гребень житейской волны сила нюха, а не сила духа. Вот ответь: почему ты обходишь меня стороной? Не потому ли, что я люблю балагурить, острить, иногда подурачиться люблю?

— Я не обхожу тебя, — ответил Михайло. — А острить и даже подурачиться все студенты не прочь. Дело в том, чтобы не перегибать палки.

— Знаю, многие считают меня чуть ли не пустословом, — продолжал Жежеря. — Мы часто судим о других по внешним данным и нередко ошибаемся. Простить себе не могу, что не понял я Боборыкина. Досадую, что обо мне создалось определенное мнение в нашей среде. А я, между прочим, сегодня уже не тот, что был вчера, и завтра буду во многом другим. — Жежеря обвел взглядом окрестность, глубоко вздохнул полной грудью и продолжал: — Снега почернели, оседают, ручейки бегут из-под них, поблескивают на солнце, и почки на деревьях набухают. Весна! Пора любви… Какое бы горе не свалилось на человека, а могучие, бьющие, ключом весенние силы, — это поистине неудержимое пробуждение природы — залечивают сердечные раны…

От этих слов Андрея у Михайла словно потеплело на душе. Он с благодарностью посмотрел на товарища. А тот резко схватил Лесняка за руку, рванул на себя, да с такой силой, что оба чуть-чуть не упали. Мимо них, разбрызгивая загрязненный мокрый снег и подскакивая на выбоистой мостовой, промчался грузовик. Побледневший, испуганный Жежеря чертыхнулся:

— Какой-то психопат за рулем! Чуть не сбил тебя. Тьфу! Подожди, постоим немного. Сердце зашлось…

Михайло не видел, какая опасность угрожала ему, и, глядя на потрясенного Андрея, лишь глупо улыбался. Ему вспомнилось, как мать, провожая его в город, часто приговаривала: «Да смотри берегись там машин, а особо — трамваев». Он все время хочет спросить у нее, да забывает — почему особо трамваев.

Жежеря, слегка прикрыв глаза, рассуждал вслух:

— Сколько раз каждому из нас приходится слышать от разных людей: «Был на волосок от смерти», «Смерть уже взмахнула надо мною крылом», «Одной ногой уже стоял в могиле» и так далее, без конца. И это не просто слова. Человеку, даже нашего с тобой возраста, не раз случалось бывать на шаг от смерти. Но мы вскоре забываем это страшное мгновение. Возможно, потому забываем, что человек, пусть подсознательно, стремится к бессмертию и верит в него. А поскольку это нереально, он делами своими стремится обессмертить хотя бы имя свое.

Прошли несколько минут молча. Жежеря, будто и не было паузы, продолжал:

— Видимо, каждый, кто побывает на краю могилы, становится большим жизнелюбом. Я, к примеру, чуть не помер. После десятого класса работал в забое, стал рудокопом. Однажды осенним утром оборвалась клеть, и я с несколькими горняками был обречен на верную смерть, но, к счастью, клеть заклинило. Она застряла в стволе, и я отделался сотрясением мозга. А спустя месяц на нашей шахте перед концом смены произошел обвал. Меня одного засыпало в небольшой вырубке. Попытался выбраться из-под породы, но потерял сознание. — Жежеря бросил взгляд на собеседника и продолжал: — Ничего не помню — пришел в себя уже в больнице. С поврежденным позвоночником, в гипсе, пролежал около года. Я с малых лет любил читать. А побывав, можно сказать, на том свете, ухватился за книги двумя руками. Как никогда захотелось жить. Рассуждал так: «Мне второй раз подарена жизнь. Я не имею права прожить ее бесцельно». Но кто скажет, как надо жить? Вот и набросился на книги. Делал выписки, заучивал на память стихи, целые поэмы, не говоря уже об афоризмах и крылатых выражениях. — Он иронически улыбнулся: — Доверху набил ими свою дурную голову. Однако не только читал, выбирал время для размышлений над прочитанным. Вот я и говорю: откуда мне знать, каков мой путь — длинный или короткий. Правду говорил Николай Островский, что надо спешить, потому что всегда какая-либо нелепая случайность может прервать твою жизнь. Но ведь может вспыхнуть и война… — Андрей на какое-то мгновение умолк. Затем с глубоким, таким необычным для него вздохом проговорил: — Война, Мишко, не за горами. И будет она очень тяжелой. Не все из нас уцелеют. Живи, друг, пока жив, и смотри на мир веселее. И Зиня развороши. Киснуть вам рановато… И причин нет.

Они приближались к трамвайной остановке, и как раз к ней подходил трамвай. Вдруг Жежеря хлопнул себя ладонью по лбу: