Любовь и память - [187]

— Не подумал, товарищ майор, — с виноватым видом говорил Лесняк.

— Как же так — не подумал? — переспросил комбат и махнул рукой.

На пороге появился улыбающийся Осипов и, увидев комбата, погасил улыбку, поднес руку к виску:

— Товарищ майор! Разрешите войти и обратиться к лейтенанту.

— Разрешаю, — устало сказал комбат.

— Товарищ лейтенант! — снова заулыбался Осипов. — Пожалуйста, просим вас снять пробу, бульон готов.

— Что?! — насторожился комбат. — Какой бульон?

Лесняк поморщился: «Черт тебя принес так некстати!..»

А сержант слова комбата воспринял как одобрение и, растянув рот до ушей, продолжал:

— Утиный, товарищ майор! Приглашаем и вас. Мы с лейтенантом двух нырков подбили.

— И вы тоже?! — обратился комбат к Осипову, и глаза его налились злостью. — Вы, Осипов, сколько служите на флоте? Семь лет? И до сих пор не знаете порядка? Из чьей винтовки стреляли? Из вашей? — Он вскочил с табуретки и приблизился к Осипову, который уже кое-что смекнул и смотрел исподлобья то на майора, то на лейтенанта. — Вы должны были отговорить лейтенанта, а не содействовать ему. — И в сердцах сказал: — Идите!

Осипов вышел. Комбат качнул головой и продолжал:

— Чем дальше в лес, тем больше дров. Выясняется, что вы и подчиненных впутали. Хороший пример! Вот что: завтра в двенадцать ноль-ноль лично доставьте в штаб батальона обстоятельный письменный рапорт. — И после короткой паузы добавил: — А сейчас идите снимайте пробу. Гурманы.

Не попрощавшись, комбат решительно вышел из помещения.

На следующий день ровно в четырнадцать часов майор Мякишев и Лесняк вошли в кабинет командира полка — подполковника Остапченко. У него уже сидел и комиссар полка Самойлов. Комбат положил на стол перед подполковником два листка.

— Что это?! — спросил командир полка.

— Рапорт лейтенанта Лесняка о вчерашнем чепе.

— Ты думаешь, я буду его читать? — шевельнув бровями и встряхнув своим массивным плечом, проговорил подполковник. — Этот рапорт запоздал. — И, с лукавой улыбкой глядя на Михайла, спросил: — Так, значит, устроили охоту на морских уточек? И скольких подстрелили?

Лесняк не знал, куда девать свои глаза. Наконец, уставившись в окно, процедил сквозь зубы:

— Двух. Тремя патронами.

Подполковник оживился:

— А что? Неплохо стреляете. И куда же вы девали трофеи?

— Бульон бойцы сварили, — глухо ответил лейтенант.

Командир полка обратился к комиссару:

— Никогда не пробовал. Какие же они на вкус?

Михайло вынужденно улыбнулся:

— Мясо жесткое, и привкус какой-то неприятный.

— Та-ак, — проговорил подполковник, пристально глядя на лейтенанта. Затем продолжал: — Майор просил меня назначить начальником штаба батальона Лашкова, а вас на его место — командиром роты. И вдруг вы такое отчубучили. Вчера я собирался, честно говоря, послать вас на гауптвахту. Сегодня же приходится сменять гнев на милость. Вот и комиссар пришел адвокатом вашим… Позвонили из политуправления, просят откомандировать вас в распоряжение газеты «Боевая вахта». А дивизионный комиссар говорит: «Ни о какой «Боевой вахте» речи быть не может. У нас в редакции «На рубеже» нет ответственного секретаря». Еще и обругал: почему, мол, до сих пор не доложили, что у вас есть подходящий человек. Во многих местах на флоте уже написана история воинских частей и кораблей, а мы все еще прикидываем, кому бы поручить это ответственное дело. Остановились на вашей кандидатуре. С трудом уговорили начальника политотдела, чтобы разрешил задержать вас, лейтенант Лесняк, на несколько месяцев в полку.

Самойлов провел ладонью по своему ежику, приветливо обратился к Михайлу:

— Ну как, товарищ лейтенант, согласны?

— Как прикажете, — ответил слегка растерявшийся Лесняк. Он, конечно, с большой радостью пошел бы работать в «Боевую вахту», однако понимал, что здесь одного его желания слишком мало.

— Мы создадим вам условия, — продолжал комиссар полка. — У нас есть архивы. Побываете во всех подразделениях. Если понадобится — можно и сюда людей вызывать.

— Прежде всего, — сказал командир полка, — ему надо выделить рабочее место. Здесь, в штабе, вечная суета. Надо бы в каком-нибудь жилом доме найти комнату. Кое-кто из наших одиноких штабных роскошествует, занимая лишнюю площадь. Пусть бы на какое-то время и потеснились.

— Лейтенанту никто не должен мешать, это — закон, — подтвердил комиссар.

— А как же взвод? — заикнулся комбат.

— На первых порах, Николай Яковлевич, как-нибудь обойдешься, — сказал подполковник. — А потом в штабе ПВО попросим замену.

— Будем считать, что договорились, — подытожил комиссар. — Возвращайтесь, лейтенант, в свой взвод. Через несколько дней мы приготовим комнату и все, что необходимо. Майор Мякишев скажет вам, как действовать дальше.

— Вы, лейтенант, свободны, — сказал подполковник, вставая. — А ты, Николай Яковлевич, останься: есть дела.

Командиры с приветливыми улыбками пожали Лесняку руку.

Выйдя из кабинета, Лесняк почти пробежал длинный коридор и, остановившись на крыльце, раскурил папиросу, глубоко затянулся дымом.

«Бывает же! — удивлялся он. — Шел сюда, готовился к худшему, а получилось вон как хорошо… Историю полка придется, конечно, писать — никуда не денешься… Но потом очень бы хотелось попасть в «Боевую вахту». Буду просить Николая Сидоренко и Женю Коровина, чтобы замолвили словцо редактору, пусть бы он понастойчивее действовал… — Вдруг его размышления пронизала мысль: — А как же с сержантом Осиповым? Ведь майор грозился наказать его всей своей властью. Надо бы как-то повлиять на это дело».