Любовь и память - [170]

Сгребая в одну кучу опавшие листья, заметил невдалеке целое гнездовье грибов-дубовиков. Они были, как на подбор, массивные, дородные, но уже прихваченные первыми заморозками. Зиновий дотронулся до одного носком ботинка — и гриб рассыпался. Ясно: уже несъедобны. Он нагреб в воронку листьев, лег и прикрыл себя хворостом.

Какой долгой и трудной была его дорога к родимому дому! Она продолжалась всего полтора или два месяца, но сколько же пришлось ему пережить за это время…

Попав в плен на Кубани, Радич вместе с колонной военнопленных прошел через десяток сел и станиц. Фашисты обращались с пленными жестоко и беспощадно. Всех отстававших и выбившихся из сил пристреливали тут же, на месте, оставляя убитых на дороге. Колонна же двигалась дальше.

Где-то за Ростовом, в сожженном селе, пленных согнали в помещение одноэтажной школы, крыши и потолки которой снесло снарядом. Из нее никого не выпускали, едой служила пригоршня ржи или прогорклых семян подсолнечника, воду выдавали один раз в день. Многие раненые тут же умирали.

Когда пленных перевезли в Донбасс, в район Макеевки, их разместили за колючей проволокой, прямо под открытым небом. Была осень, шли дожди, земля на территории лагеря раскисла, так и ложились спать в эту жидкую грязь. Мертвых хоронили группы из военнопленных. Одной из похоронных групп, в которой был и Радич, приказали похоронить нескольких покойников. Когда их отнесли километра за два от лагеря в степь, к лесной полосе, и стали копать могилу, начало смеркаться. И вдруг костлявый человек, шахтер из города Красноармейска, шепнул Радичу: «Надо бежать. Если не убежим — все равно в лагере подохнем. Я подам знак. Кроме тебя, еще двоих уговорил».

Трое гитлеровских солдат-конвоиров сидели на бугорке, положив рядом с собою автоматы. Они о чем-то оживленно говорили, время от времени заливаясь смехом. Костлявый шахтер подкрался к конвоирам и ударил одного из них лопатой по голове. Схватив его автомат, ударил прикладом второго. На третьего навалился Радич. Покончив с фашистами, они бросились бежать в темную степь. На ходу договорились: пробираться к линии фронта поодиночке, разными дорогами, потому что немцы обязательно вышлют погоню.

Зиновий взял направление на Воронеж: ему казалось, что к фронту ближе всего здесь. Более недели он пробирался на северо-восток. Однажды вечером, в степи, когда переходил дорогу к подсолнечниковому полю, из-за холма показалась колонна грузовиков с фашистскими солдатами. Впереди колонны неслись два мотоциклиста и, увидев Радича, обстреляли его, заставили лечь… Так он снова оказался в фашистском плену. Его доставили в Валуйки. Два дня допрашивали, жестоко били, затем подключили к колонне военнопленных, направлявшихся на запад. К середине октября пришли в Харьков. Несколько дней их продержали на Холодной горе, затем погрузили в вагоны и отправили дальше.

Ехали долго. Эшелон неоднократно менял направление, смещаясь к югу. «Вероятно, партизаны донимают, взрывая мосты», — догадывались пленные.

В районе Винницы и Хмельника была действительно повреждена железнодорожная линия, эшелон остановился, пленным приказали выйти из вагонов и заняться ремонтом колеи. Радич работал неподалеку от моста. Заметив, что к мосту приближается подвода, запряженная двумя гнедыми лошадьми, которыми управлял подросток, Зиновий подошел поближе, надеясь только на чудо. Он зашел под мост и, когда подвода поравнялась с ним, вскочил на нее и лег. Юный возница мгновенно прикрыл его пустым мешком и выехал из-под моста. Чудо свершилось — конвоиры не заметили происшедшего под мостом. Когда подвода въехала на холм и быстро пошла под гору, лишь тогда паренек стал понукать истощенных лошадей, приговаривая:

— Ну, гнедые, выручайте!

После недавних дождей схваченная утренним морозом дорога стала кочковатой. Подводу то и дело подбрасывало, и Зиновия так трясло, что, казалось, все внутренности отбило. Около получаса продолжалась эта бешеная тряска, и лишь у кукурузного поля паренек остановил взмыленных лошадей.

— Дальше, дяденька, нельзя, — сказал он Радичу. — В нашем селе немцы и полицаи. Идите на тот край кукурузного поля, туда, вон к тем тополям — они у нашего степного пруда растут. Там ждите меня — я вечером принесу вам хлеба.

Когда стемнело, паренек принес Радичу старую стеганку и заплатанные отцовы штаны, а в узелке — хлеб, с десяток вареных картофелин, две большие луковицы и бутылку воды.

— Куда же вы теперь пойдете? — спросил паренек.

— К своим, на фронт буду пробираться, — жадно жуя хлеб, ответил Зиновий.

— Не дойдете, дяденька, далеко, а вы… на вас одна кожа да кости… Смотреть страшно. А родом вы откуда?

— С Подолья, дружище, с Подолья. Туда легче добраться, да делать там нечего.

Помолчав, подросток рассудительно проговорил:

— В тех краях, говорят, партизан много. К ним пойдите. А до фронта — далеко, по дороге фашисты схватят. Полицаи сказали нам, что немцы Сталинград взяли, за Волгу зашли. — И после продолжительной паузы тихо добавил: — Брешут, наверное, а может, и нет. Но до фронта, дяденька, вы не дойдете. Лучше ищите партизан.

— Спасибо, дружище, — сказал Зиновий. — Спасибо. Придется пробираться на Подолье. Ты говоришь, что там партизан много?