Любовь и память - [171]

— Я слышал — один полицай говорил другому: «Здесь еще полбеды. А Подольские и Брянские леса кишмя кишат партизанами».

Попрощавшись с пареньком, умывшись и набрав в пустую бутылку воды, Радич пошел дальше — на северо-запад. Шел по ночам, обходя села. Днем прятался в лесополосах или в зарослях, а то и в бурьяне. И радовался, что ему удалось бежать из плена, хотя и здесь на каждом шагу его ожидала смертельная опасность. Сознание же того, что родной край почти что рядом, придавало сил.

Однажды, уже в своем, подольском крае, он провел день в небольшом лесочке, спускавшемся к самому берегу Южного Буга.

После прошедшего дождя земля была влажной и холодной. Зиновий, расстелив стеганку, прилег и, приподняв голову, осмотрелся — не видно ли его под ивняковыми ветками, с которых облетели листья. Укрытие показалось ему надежным. Теперь можно и голод унять. Вынув из торбы початок кукурузы, стал его обгрызать, с трудом разжевывая зерна. Потом съел два зеленых помидора, найденных вчера на чьем-то огороде. Главное — заглушить голод, подкрепиться. За день отдохнет, а к вечеру снова в путь.

Солнце пригревало — чувствовалось тепло его лучей, пахло прелыми листьями и травой. Такие знакомые с детства запахи!

Радич, подложив под голову руки, смотрел в бледно синее небо и прислушивался к окружавшей его тишине. Постепенно ощущение крайней усталости прошло и в его памяти возникла другая осень, радостная и счастливая, похожая на сладкий сон. Ему вспомнилось, как он, Михайло, Вера и Оксана ходили по грибы в приднепровский лес. Девушки тогда были очень застенчивы, настороженно присматривались и к нему, Радичу, и к Лесняку. В тот день так же светило солнце и лес играл щедрыми красками осени, воздух был напоен ароматами, взбадривал, как хорошее вино.

С этими воспоминаниями он и заснул.

Проснулся, когда солнце клонилось к закату. Приподнявшись, Радич прислушался. Где-то вдали гудели самолеты. Сумерки опустились довольно быстро, и он уже хотел подняться на ноги, чтобы идти дальше, но до его слуха донесся лошадиный топот, послышались звонкие детские голоса, и вскоре Радич увидел группу ребятишек, расположившихся неподалеку от него. Они оживленно говорили о чем-то, и Зиновий понял — дети пригнали лошадей в ночное. Он обрадовался — ведь у них он может узнать, по какой дороге идти дальше.

Зиновий под прикрытием темноты вышел к опушке леса и прилег за кустом. Дети разожгли костер, и при его свете Радич подсчитал, что ребят было шестеро. Старшему — лет пятнадцать, а самому маленькому — не более десяти. Из их разговора он понял, что вышел к Южному Бугу, что дети — из села Марфино, в котором расквартированы немцы. Когда Радич поудобнее ставил затекшую руку, под его локтем хрустнула веточка, и один из ребят, самый маленький, быстро оглянулся и прислушался, потом тихо проговорил:

— Недалеко от Ждановки ребята вывели лошадей в ночное, а в это время налетели партизаны — взяли двух стригунков и кобылу.

— А тебе что, жалко стало? — грубовато спросил самый старший. — Для партизан — жалко, а того, что фашисты заграбастали, не видишь?

— Я разве сказал, что жалко? Я только сказал, что забрали, — пискливым голоском оправдывался мальчонка.

— Ты лучше держи язык за зубами, — поучал старший. — С таким языком и в беду влипнешь.

Мальчик замолчал, только слышно было, как обиженно он сопел.

«Ребятишки, кажется, надежные, — подумал Радич, — не должны бы выдать…»

Выбрав подходящий момент, Зиновий встал, тихо кашлянул, сломал веточку на кусте, чтобы этим предупредить детей и не напугать их своим неожиданным появлением. Ребятишки все повскакивали со своих мест, но от костра не побежали.

Радич, как можно ласковее обращаясь к ним, подошел к костру. Сказал, что из-под Каменец-Подольска идет к больной тетке, заблудился, к тому же харчи кончились. Ребята сперва не поверили ему, смотрели на него с явной подозрительностью. Потом старший пригласил Зиновия погреться у костра, вынул из мешка кусок черного хлеба и луковицу, отдал путнику. У детей Зиновий выведал все, что ему требовалось, главное же — узнал, что недалеко отсюда, на восток по Бугу, находится Меджибож, а оттуда — прямая дорога на Заслучаны. Самый старший из ребят вдруг вскинул голову, прислушался и тихо сказал Радичу:

— Вам отсюда уходить надо. Слышите топот? Это Омелько, наш полицай. Выслуживается перед фашистами — целыми ночами гоняет по степи и по лесу. И часто к нам заглядывает…

Он сказал, где в камыше стоит лодка, на которой можно переправиться на ту сторону Буга. Зиновий взял свою тяжелую палицу и пошел тропкой вдоль берега. Пройдя с полкилометра, он чуть ли не вплотную очутился перед лошадью, преградившей ему дорогу. Всадник хриплым голосом крикнул:

— Кто такой? Руки вверх!

Послышалось характерное щелканье затвора.

Подавшись чуть назад, Зиновий размахнулся и хотел садануть палицей всадника, но тот отклонился, и удар обрушился на спину лошади. Она испуганно заржала, рванулась с места и понеслась в степь.

Пробежав немного по берегу, Радич спустился к реке и, осторожно ступая, вошел по пояс в воду. Сообразив, что в стеганке ему реку не одолеть, сбросил ее и тихо поплыл. Всадник гарцевал на берегу, выкрикивал угрозы, трижды выстрелил наугад и, ругаясь, видимо, поскакал в село за подмогой. Южный Буг — не Днепр, но в этом месте широкий. Одежда на Радиче намокла, отяжелела, сил не хватало, он ослабел и уже дважды хлебнул воды. «Кажется, конец, — подумал как-то очень спокойно Зиновий, как будто речь шла вовсе не о собственной жизни. — Прощайте, мама. Не дошел до вас…»