Любовь и память - [157]

Васильев лукаво подмигнул вновь прибывшим, неуверенно буркнув:

— Не внешним видом, а уменьем будем бить самураев.

Лашков снова бросил на него укоряющий взгляд и обратился к Геннадию:

— Лейтенант Пулькин, вы сегодня к вечеру отправитесь в распоряжение вашего коллеги по училищу — лейтенанта Гаценко. Это — по ту сторону железнодорожного пути, почти в центре поселка Первая Речка. В полукилометре от железнодорожной станции — три длинных барака. В ближайшем к заливу — продмаг. Напротив — площадь с большой лужей. Такой же приблизительно, как в Миргороде во времена Гоголя. На берегу лужи — амбар. На крыше амбара сейчас оборудуется огневая позиция, а в амбаре — казарма, или, по-нашему, кубрик.

— Есть! — козырнул ротному Пулькин. — В бараках, надо думать, проживает гражданское население. И наверняка девчата имеются. А вино в продмаге продают?

— Слушай, ротный! — рассмеялся Васильев. — А кадр-то прибыл правильный?

— Вроде бы, — нахмурил брови Лашков и сжал свои тонкие губы так, что они побелели. — Похоже, что этот «кадр» будет завсегдатаем гауптвахты.

Лесняк поторопился рассеять возникшую неловкость:

— Лейтенант Пулькин балагурит. Он к вину равнодушен, но без шутки и дня не проживет.

— Ну, вот видишь, Лашков, я же говорю — кадр правильный, — продолжал Васильев. — В нашем деле без шутки одуреешь.

— Шутки шутками, а стопку с досады я опрокинул бы, — вполголоса сказал Геннадий Михайлу. — И надо же — я должен отправиться в подчинение моего «коллеги» Гаценко. Какая злая ирония судьбы!

Лесняк только сочувственно кивнул.

Еще при первой встрече в батальоне майор Мякишев им сказал:

— У вашего товарища — лейтенанта Гаценко — хорошие характеристики. Он почти закончил аспирантуру. Я ему сразу взвод доверил. А вам придется немного постажироваться.

Это известие было для них как снег на голову.

Впервые они обратили на Гаценко внимание, когда перебазировались из Ленинграда в Энгельс. На теплоходе «Серго Орджоникидзе» плыли как раз по Волге, между Горьким и Казанью. Здесь узнали, что гитлеровские войска, прорвав оборону Юго-Западного фронта, быстро продвинулись на восток и заняли Днепровск. В это же время южнее Ленинграда они подошли к Пулковским высотам и в районе Стрельни вышли к Финскому заливу. Все на пароходе тяжело восприняли эти вести. Но только у одного «подплавовца» — Власа Гаценко — сдали нервы: он у кого-то из личного состава теплохода купил бутылку вина, выпил и свалился с палубы в реку. Михайло находился в кубрике со своими друзьями, когда туда донесся крик: «Человек за бортом».

Скинув с себя одежду, Пулькин и Мещеряков бросились в воду. Теплоход дал задний ход. Власа подняли на палубу. Он, высокий и тонкий как жердь, с большими зеленоватыми глазами, заметно выдававшимися из орбит, ладонями смахивал со своего продолговатого лица струйки воды и с нагловатым видом кривил глупую пьяную улыбку.

В училище Гаценко, болтливого и хамовитого, «подплавовцы» недолюбливали за его карьеристские замашки, а однокурсники по институту рассказывали, что он женился на профессорской дочери, чтобы обеспечить себе зачисление в аспирантуру. И вот теперь Пулькину приходилось стажироваться у него…

К стоявшим подошел худощавый сержант, выпрямился и обратился к Лашкову:

— Разрешите, товарищ лейтенант, объявить перекур. Бойцы устали. Грунт каменистый, не угрызешь.

— Что ж, Осипов, объявляйте, но не больше десяти минут. Завтра к вечеру я должен доложить комбату, что передислокация закончена, а работы, сами видите, вон еще сколько. А со стройматериалами как, сержант?

— Послал на берег залива в разведку двух бойцов и двух — в район железнодорожной станции. Ночью лес заготовим.

— Идите! — сказал ротный.

Сержант подал команду «Перекур», и бойцы расстелили свои гимнастерки на траве под деревьями. Кто сел, кто прилег. Над ними поплыли облачка сизоватого дыма, послышался шумок завязавшихся бесед.

Метрах в двадцати от подножия сопки, под старым ветвистым дубом, стояла скамья, и ротный, засунув руки в карманы своего диагоналевого галифе, молча направился к ней. За ним потянулись и другие лейтенанты. Когда уселись на скамье, Лесняк обратился к Лашкову:

— Сержант сказал, что за ночь лес будет заготовлен. А где вы его заготовляете и почему ночью?

Лашков и Васильев многозначительно переглянулись.

— А потому ночью, что это военная тайна, — вместо ротного ответил взводный и серьезно пояснил: — Понимаете, лесом нас никто не снабжает. Приказано использовать подручные материалы. Как-то я спросил комбата: что сие означает? Он вскинул на меня недобрый, даже презрительный взгляд и спросил: «Вы что — маленький? Вам все разжуй и в рот положи? Находчивость выручает командира и бойца». Я ему и говорю: один новенький забор я уже приметил, он, дескать, так и просится на перекрытие и нары. Комбата даже передернуло: «Поговорите мне! Сломаете забор — под трибунал пойдете!» — Васильев выразительно развел руками: — Тут, брат, и крутись-вертись.

— Сержант Осипов послал бойцов в район станции, — сказал Лашков Васильеву. — Ты предупредил, чтобы новых шпал не трогали, как в прошлый раз?

— Предупредил, — неохотно ответил взводный и продолжал втолковывать Михайлу: — Здесь, брат, не фронт. Не только с лесом, но и с харчами туговато. Нам фронтовой нормы не выдают и наркомовских ста граммов — тоже, даже в сильные морозы. И уголь для отопления землянок и блиндажей по графику не завозят. Здесь только и всего что боев нет, а так — условия чисто фронтовые. Чтобы завтрак или обед приготовить, — бойцы до упаду набегаются. Где подгнившей шпалой разживутся, где горбыль или бревно на берег море выкинет — не прозевай. Однажды мои хлопцы выловили огромный пень с корневищами, тонны полторы весом. Взялись пилить, а дерево как железо. Пилы щербатились, а куда денешься — обед варить надо. Пришлось хлопцам попотеть! Оно-то ничего, если бы калорий хватало. А на пустое брюхо…