Любовь и память - [134]
Пулькина зал принял хорошо: слушатели сперва улыбались, а под конец выступления громко смеялись и даже хохотали. Необходимое настроение было создано, и выступавшие певцы и певицы (в самодеятельном коллективе, участвовали девушки из вольнонаемных) принимались собравшимися восторженно.
Лесняк, как все прочие участники концерта, сидел в первом ряду перед сценой и очень волновался. Он должен был выступить с чтением своей новеллы. Написал он ее со слов капитан-лейтенанта Рожкова, преподавателя тактики. Рожков воевал в Испании в составе Интернациональной бригады. На курсы попал из госпиталя, где был на излечении после ранения в боях за станцию Дно под Ленинградом. Капитан-лейтенант рассказывал курсантам о разных боевых эпизодах, один из которых и послужил темой для новеллы. В ней говорилось о группе связистов, возглавлявшейся заместителем политрука — эстонцем Арнольдом Мери, группе, принявшей неравный бой с отрядом гитлеровцев, окруживших штаб нашего корпуса. Собственно, это был рассказ о героическом поступке комсомольца Мери, который даже после третьего ранения не покинул поле боя. Курсанты принимали эту новеллу хорошо, но как примут ее фронтовики, Михайло не знал и опасался, что они могут подметить какие-либо детали, неточности — тогда засмеют.
Пулькин объявил:
— Выступает курсант Лесняк. Он прочитает собственное произведение.
Михайло хотя и знал, после кого ему выступать, однако объявление прозвучало для него как неожиданность, и он, втянув голову в плечи, поднялся на сцену. Только приготовился произнести первые слова, как вдруг из зала, откуда-то из его середины, послышался чей-то радостно-взволнованный голос:
— Мишко! Это ты?
Зал притих. Лесняк уставился взглядом в собравшихся, отыскивая того, кто окликнул его таким удивительно знакомым голосом… А к сцене торопливым шагом уже шел лейтенант, которого Лесняк узнал и с колотящимся сердцем двинулся ему навстречу. Лейтенант легко взбежал по ступенькам, и Михайло, забыв обо всем на свете, заключил друга в объятия:
— Зинь! Откуда ты взялся?!..
Раздавшиеся аплодисменты привели друзей в чувство.
— Простите, товарищи! — обратился Зиновий к собравшимся и, указывая глазами на Лесняка, объяснил: — Друг мой. Учились вместе… — И тут же покинул сцену.
Михайло разволновался еще больше. Листки рукописи дрожали в его руках, он часто сбивался. Заметив, что читает плохо, стал часто прокашливаться и кое-как дочитал до конца. Зал, понимая, в каком он состоянии, пытался поддержать его аплодисментами.
На сцене уже появился Пулькин, готовясь объявить следующий номер концерта, но Лесняк поднял руку и обратился к собравшимся:
— Вы, товарищи, наверное, знаете, что мой друг Зиновий Радич пишет стихи. Попросим его, пусть прочтет нам что-нибудь.
В зале загудели:
— Не знаем.
— Ишь, скрытный какой!
Радич, немного поколебавшись, поднялся на сцену, в напряженной тишине всмотрелся в полуосвещенный зал, начал с короткого вступительного слова:
— Сейчас многие пишут стихи. Время такое. Оно порождает столько чувств и дум, что они не умещаются в голове — на бумагу просятся. Я знаю, и здесь, в госпитале, есть несколько, так сказать, законспирированных поэтов, сидящих сейчас среди нас в зале. Не буду их называть, не стану знакомить вас и со своими литературными попытками. Я прочитаю стихотворение поэта-фронтовика, которое недавно увидел в газете.
Он помолчал немного, наморщил лоб, припоминая или настраиваясь на чтение, и начал неторопливо и спокойно читать, будто в семейном кругу рассказывал печальную быль:
Радич умолк. Молчал и зал. Молчал напряженно и тревожно. У каждого из сидевших здесь фронтовиков остались дома свои дети или младшие братья и сестры, и каждый из малышей мог оказаться на месте мальчика, погибшего под вражеским танком. Кто-то кашлянул, в дальнем углу послышалось всхлипывание. Пожилая медсестра, стоявшая у двери и опиравшаяся плечом о дверной косяк, вдруг заголосила. Тогда Зиновий решительно сошел со сцены, но зал еще долго гремел аплодисментами и одобрительными возгласами. В передних рядах люди вставали с мест, Радича обнимали, жали ему руки. Он что-то коротко отвечал, смущенно пожимал плечами и взглядом отыскивал Лесняка.
Концерт закончился поздно. В тот вечер Михайлу и Зиновию не удалось побыть наедине — курсанты торопились в казармы. Радич успел лишь сказать, что завтра выписывается из госпиталя и должен ехать в Саратов получать документы. Сказал, что надеется вернуться в свой полк…
— Не печальтесь, Лесняк, — сказал Михайлу лейтенант Лавриненко, сопровождавший группу участников самодеятельности. — Завтра воскресенье, утром выпишу вам увольнительную на берег.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».