Любовь и память - [132]

— Товарищ лейтенант! Идемте вместе. Я познакомлю вас с моей Настей, а заодно заглянем и к Леснякам.

Радич сразу согласился.

Возле дома Лесняков, у калитки, стояли мать Михайла и сестра Олеся. Когда Зиновий назвал себя, Олеся радостно всплеснула ладонями, воскликнула:

— О, вы у нас и на карточке есть — вместе с Михайлом сфотографированы.

— Было такое дело, — смущенно улыбнулся Радич и спросил, что слышно о Михайле…

…Оказалось, что недели две назад они получили от него письмо из Ленинграда. В письме он намекал, что вскоре пришлет свой новый адрес. Отца дома не было, он — в истребительном батальоне, который охраняет село. Олеся только что вернулась из Павлополя. А Василь с женой выехал куда-то на Восток вместе с заводом. Жена Олексы тоже эвакуировалась.

Встреча была очень короткой. Мать Михайла и Олеся, прослезившись, расцеловали Радича и Ковальского, потом Олеся, юркнув в хату, вынесла завернутые в старенький белый платок большую паляницу и кусок сала. Попрощались.

Километрах в двадцати пяти восточнее Сухаревки, перед селом Веселым, полк Савельева вступил в бой с танками и автоматчиками противника, прорвавшимися со стороны Дубравского леса. Бой продолжался от полудня до позднего вечера.

Затем снова — отступление.

IX

Покрыли землю глубокие снега. Гудят заволжские ветры, насквозь пронизывая тело. Мороз обжигает лицо, руки. За городом, неподалеку от товарной станции, в степи, курсанты зенитно-артиллерийского училища разгружают вагоны и железнодорожные платформы, доставившие сюда оборудование ткацкой фабрики, эвакуированной с Украины. Тяжелые станки вываживают ломами на приставленные к платформам толстые доски и жерди, наваливаются все вместе на них — и дело идет. Спадет с руки рукавица у кого-нибудь, дотронется он случайно до металла — тут же кожа так и прикипит к нему. А ветер завывает, треплет полы черных шинелей, сечет лицо сухим снегом…

Устали. Кто послабее — чуть ли не валится с ног. Ничего, за ночь отдохнут. Хуже участникам самодеятельности: вечером они должны давать концерт в госпитале.

Четвертый месяц миновал с тех пор, как они, бывшие «подплавовцы», прибыли из Ленинграда сюда, в город Энгельс, лежащий на левом берегу Волги, напротив Саратова. В середине августа в Стрельне, у причала Финского залива, погрузили на баржи материальную часть — разобранные и упакованные в большие ящики зенитные пушки, снаряды, пулеметы и патроны к ним. Каждому будущему курсанту — а их две тысячи человек — выдали винтовку, сухой паек, а после завтрака построили всех в колонны и повели, не сказав, разумеется, куда. «Подплавовцы» думали по-разному: одни считали, что их повезут в глубокий тыл и там будут обучать военному делу — готовить из них командиров; другие говорили, что сейчас не до учения, что фронту нужны бойцы.

Колонна в последний раз проходила почти безлюдными улицами еще полусонного Ленинграда, окутанного серым волглым туманом. Посмотрев влево и заметив, что они вышли на берег Невы, холодный и стальной блеск которой просматривался сквозь довольно густой туман, Ефимов — он шел рядом с Михайлом — толкнул его локтем и шепнул:

— Посмотри, передняя часть колонны повернула направо. Знаешь почему? Эти хлопцы едут в Севастопольское училище. Точно тебе говорю.

— Им повезло, — ответил Лесняк.

— Почему?

— Ближе к фронту, — пояснил Михайло. — А нас куда? Может, ты знаешь?

— Знаю не больше твоего.

Другая часть колонны прошла к вокзалу и погрузилась в вагоны пассажирского поезда. Ночью прибыли в Тихвин и на следующий день оказались в Череповце. Там, на пристани, их ожидал большой теплоход «Серго Орджоникидзе», который, приняв «подплавовцев» на борт, повез их по реке Шексне. На судне узнали, что у них новое командование, в частности генерал-майор береговой службы Гусев, невысокий кряжистый человек лет пятидесяти, с широким суровым лицом рабочего, и молодой, среднего роста, с ярким румянцем на скулах и с проницательным взглядом черных глаз полковой комиссар Поляков.

Хотя от берегов Шексны фронт был далеко, все же на верхней палубе установили четырехствольный зенитный пулемет, возле которого попеременно дежурили две обслуги. Одну возглавлял Василий Мещеряков, другую — Геннадий Пулькин.

Днем Михайло часами стоял на нижней палубе, жадно приглядываясь к новым местам. Вот она какая, Россия! Широкие просторы равнин, леса и перелески, кое-где похожие на украинские, а села не такие — здесь стены изб не саманные, темнеют округлыми бревнами, в прибрежных селениях и городах встречаются кирпичные белостенные дома. Освещенные солнцем, они приветливо глядят из-за зеленых деревьев.

На одной из пристаней Рыбинского моря все сошли на берег и построились в колонну. Оказывается, в пору ранней осени здесь вода спадает, и, чтобы не посадить корабль на мель, пришлось разгрузить его, то есть всем сойти на берег. К следующей пристани команда добиралась форсированным маршем. Шли по степным дорогам несколько часов. Под жарким солнцем на полях серебрилась стерня, кое-где стояли массивы нескошенных хлебов. Когда колонна вошла в большое село, на улицу выбегали дети, выходили женщины, неся в фартуках огурцы, помидоры, яблоки, угощали краснофлотцев, приговаривая: