Любовь и память - [129]

— Не утешай меня, Микола, — резко сказал Андрей. — Напрасный труд. Нет у тебя, Дидро, таких слов, которые пригасили бы во мне боль. Пашут и сеют, говоришь? Сентябрь кончается, а в поле еще вон какие плантации невыломанной кукурузы, несрезанных подсолнухов, стога необмолоченного хлеба, местами даже нескошенная пшеница стоит.

— Это каждому понятно — нехватка рабочих рук. Мужчины на войне, а женщины и подростки не успевают — и на рытье окопов люди нужны. И на мою Надю, Андрей, не наговаривай: она вовсе не курносая. Родом она из Ялты, не крымской, а той, что на берегу Азовского моря. Писала мне еще в Днепровск, что только дважды ходила с подругами на пляж. Море хорошее, но сейчас не до купанья. Работает в колхозе. Спрашивала, куда эвакуироваться, если что случится. А я написал ей, что об этом пусть и не думает — туда фашисты не дойдут.

— Погодите-ка! — вдруг предостерегающе поднял руку Радич. Подняв голову, уставился взглядом в небо и приложил к ушам ладони.

— Что, Зинько, с богом собрался говорить? — с сарказмом проговорил Жежеря. — Спроси у него — где тот рубеж, за который мы зацепимся. Ему сверху виднее.

— Не зубоскаль, Андрей, надоело, — отмахнулся от него Зиновий. — Прислушайся лучше, как курлычет журавлиный ключ. На юг улетают. Ну совсем как в мирную осень. — И тут же озабоченно добавил: — Правда, курлыканье какое-то тревожное.

Жежеря круто обернулся и, пристально всматриваясь в небо, сказал Радичу:

— Тревожное, говоришь? Потому что вон другой «ключ» летит. Фашисты и птицам покоя не дают.

Многие подняли головы и тоже начали смотреть в небо. Там, в синей мгле, появились сперва темные точки, потом донеслось едва уловимое гудение…

— Воздух! Скорей в кукурузу! Ложи-ись! — долетела команда от головы маршевой колонны.

Зашелестели, закачались, затрещали желтые и сухие стебли. Бойцы попадали в межрядьях на землю.

Звено за звеном, с характерным для «юнкерсов» гудением, над степью на небольшой высоте пронеслись железные хищники. Бойцов они не заметили.

— Куда их черт несет? — поднимаясь на ноги и отряхиваясь, проговорил Жежеря. — Поблизости вроде бы ни военных объектов, ни больших городов нет.

— Выходит, что нацеливаются на Донбасс, — сказал Печерский. — Могут бомбить Красноармейск, а может, и Сталино.

— С ума сойти можно! — чуть ли не выкрикнул Зиновий.

Так и шли они степными дорогами, минуя одно за другим большие и малые села. Их порою даже удивляло, что в селах шла жизнь, как в обычные мирные дни: на токах молотили хлеб, возили бестарками зерно, подводами завозили корм для скота.

Лукаш то и дело отлучалась: ей надо было наблюдать за легкоранеными — кому перевязку сделать, кого просто подбодрить. Но в каком-то селе, когда колонна приближалась к площади, из дверей школы с веселым шумом выбежала детвора — мальчики и девочки — все играют, бегают, забавляются. Увидев их, Лана расплакалась, подбежала к литфаковским воинам и говорит:

— Ах, ребята милые! Ведь если бы не война, вы бы уже в школах вели свои первые уроки, а я в университетской аудитории конспектировала бы очередную лекцию. А сейчас я вон куда забралась… Наш литфаковский корпус пустует, если вообще уцелел. Как подумаю, что в нашем Днепровске, по нашему красавцу проспекту, по улицам ходят проклятые фашисты — криком кричать хочется!

Каждому из литфаковцев после ее слов, наверное, представился родной город, над которым среди ясного дня вдруг опустилась темная ночь. Подумав об этом, они еще больше помрачнели…

Жежеря после долгого молчания проговорил:

— У какого-то села я подошел к группе женщин, работавших на рытье окопов. Разговорился с ними. Одна и говорит: «Я долго не верила, что придется эвакуироваться, и не собиралась в дорогу. А когда уже немцы захватили полгорода и вышли в нескольких местах к Днепру, похватала вещи, попавшие под руку, полила фикус, взяла детей и пустилась в путь. Думала, не пропадет, не засохнет фикус — скоро вернемся. А сейчас, как посмотрю, что наши войска идут и идут на восток, о скором возвращении даже и думать нечего». — Андрей поднял сжатую в кулак руку, погрозил, приговаривая сквозь стиснутые зубы: — Ну, теперь, если придется идти в бой, я этого фашиста зубами грызть буду!..

…Ночью полк сделал привал всего на один час, а на рассвете вступил в Покровку. Большое село, раскинувшееся по обоим берегам реки Волчьей, приветливо белело аккуратными хатами. В садах уже опадали с деревьев листья. На улицах в этот ранний час было людно, причем большинство — военные. По песчано-глинистым улицам шныряли «эмки» и полуторки. Грузовики один за другим выезжали из села, направляясь на фронт. В кузовах — ящики с боеприпасами и продовольствием.

После завтрака и короткого отдыха в одном из корпусов сельскохозяйственной школы подполковник Савельев приказал бойцам и командирам привести в порядок оружие, обмундирование, искупаться в реке, побриться.

И как раз в тот час, когда литфаковцы, искупавшись и постирав свое белье и гимнастерки, отдыхали, лежа на бугорке у тихой и неширокой степной реки, к ним со стороны села приближалась Лукаш. Рядом с нею неторопливо шагал высокий и тонкий военный. Лана еще издали радостно оповестила: