Любовь и память - [114]

— Фашисты, теперь ясно! — сказал Жежеря. — Слов не разберу, но речь — немецкая…

К мотоциклистам подъехала легковая машина. Из нее вышел длинноногий немец в сапогах и в фуражке (мотоциклисты были в касках) и, взмахнув стеком в сторону улицы, что-то пролопотал.

— Разрешите угостить гранатами, — обратился Андрей к Стаецкому.

— Погодите, — ответил лейтенант. — Вон новые мотоциклисты валят. Видимо — вражеский авангард. Надо выждать и выяснить, сколько их. Остановятся на привал — тогда и примем решение. Жежеря! Осторожно подползите к ним, — может, что-то разберете в их разговоре. Только осторожно.

Андрей пополз. Вдруг под его рукой гулко треснула сухая ветка, и в то же мгновение у сарая, позвякивая цепью, злобно залаяла собака. «А чтоб ты сдохла, предательница», — только и успел подумать Андрей. Испуганные гитлеровцы открыли из автоматов огонь по садику. Вслед за первыми автоматными выстрелами в саду раздался неистовый вопль: в кого-то угодила пуля.

Понимая, что они обнаружены, Стаецкий подал команду к бою. В гитлеровцев полетели гранаты, беспорядочно загремели винтовочные выстрелы.

— Пока фашисты залегли — отходить в кукурузу! — приказал лейтенант.

Отходили, временами ползли, отстреливались. Лейтенант опасался, что немцы будут преследовать их на мотоциклах, однако те двигаться дальше почему-то не решились.

Только к рассвету группа Стаецкого добралась к своим окопам. Раненный в грудь разведчик, недавний студент металлургического института, умер по дороге, и утром тело его отвезли в город, похоронили на кладбище у вокзала. Весть о том, что гитлеровцы уже в Дарнадии и что есть уже первая жертва, неприятно поразила всех. Стало ясно: в любой час теперь можно ожидать вражеского нападения.

Командование решило встретить гитлеровцев на подступах к линии обороны и выдвинуло вперед несколько подразделений. Они заняли траншеи метрах в трехстах от противотанкового рва.

Утро выдалось солнечным, жарким. Далеко виднелась широкая степь. На ней серебрилась стерня и кое-где темнели неубранные копны.

— Хотя бы уже шли, что ли, — ни к кому не обращаясь, проговорил Добреля. — С ума сойдешь от этого нервного напряжения.

— Не спеши, Матюша, — откликнулся Андрей. — Их задержка нам на руку. Время-то работает на нас.

Они стояли рядом в своих окопах, всматриваясь в степь. Жежеря окинул взглядом друга: толстые потрескавшиеся губы плотно сжаты, невеселые воспаленные глаза прищурены, до черноты загоревшие скулы стали как будто еще более острыми. И Андрею подумалось: «Так я и не успел спросить тебя, Матвейко, ну хотя бы раз за всю свою не такую уж и долгую жизнь успел ли ты поцеловаться с девушкой. Тебе ведь только двадцать первый год пошел. А начнется бой — никто не знает, чем он закончится для каждого из нас. Вон парень с металлургического, он и до первого боя не дожил, а уже лежит в земле».

Пришла и вторая мысль: «В чем же все-таки наибольшее счастье человека? Неужели в любви? Может быть, так кажется только нам, молодым? Я где-то читал, что безграничная, всепоглощающая преданность Моцарта музыке, постоянному творчеству оттесняла у него даже любовь. Но и в любви огромное счастье. Даже если любимая не отвечает взаимностью. Иван Бунин писал, что несчастливой любви не бывает. Когда я Матюше, к примеру, напоминаю о Тасе — он весь расцветает. А девушка ведь совершенно равнодушна к нему…»

И Жежере вспомнилась, теперь уже давняя, его неразделенная любовь. Он тогда только приступил к работе на руднике. Вечерами ходил в клуб при рудоуправлении: там была библиотека, а при ней — небольшой кружок шахматистов. Но, видимо, не столько книги и шахматы привлекали туда многих парней (в том числе и Андрея), как библиотекарша. Настоящее ее имя — Алина, но все на руднике звали ее Аллой. Она года на два или на три старше Андрея, была замужем, а затем какое-то время жила одна. Парни засиживались за шахматами до полночи, и Алла вынуждена была каждого из них выдворять из библиотеки чуть ли не силой. В один из таких вечеров она обратилась к Жежере:

— А ты, Андрей, останься. У меня к тебе дело.

Парни запротестовали: почему, мол, именно Андрей, чем он лучше других?

— Уходите, уходите, ребята, пока я за метлу не взялась, — хмуря для вида свои темные брови, говорила Алла.

Андрей тем временем как неприкаянный топтался у порога. Заперев ящики своего стола, Алла подошла к двери и сказала:

— Ну, пойдем, парень, проводишь меня домой. Время позднее, а я хоть и плохонькая, но все-таки женщина.

И скажет же: «Плохонькая». На всем руднике красивее Аллы (и она это знала) никого не было.

Некоторое время шли молча, а затем Алла, коротко рассмеявшись, спросила:

— Признайся, Андрей, приходилось ли тебе провожать девушек? Или сегодня — впервые?

Андрей смутился и не знал, как ответить. Алла его выручила:

— Возьми же меня под руку. В такой темноте и споткнуться можно.

Андрей, никогда не лезший в карман за словом в мужском обществе, робел в присутствии Аллы, у него даже в библиотеке немел язык. Здесь же, взяв Аллу под руку, он и вовсе растерялся. В голове у него все перепуталось, он ничего не видел вокруг и потерял чувство времени. И хотя Алла жила довольно далеко от клуба, он был крайне удивлен, услышав ее голос: