Любовь и Ненависть - [33]
— Так какой же самый важный фактор в жизни человека, который отсутствует в определении Шекспира? — поторопили с ответом Вольтера.
— Человек — единственное животное, которое знает, что умрет…
Голос Вольтера еще звучал. Он хотел что-то добавить, но не знал, стоит ли. Он ощупывал языком скользкие десны, нёбо — в последнее время у него выпадал один зуб за другим. А хотел он сказать вот что: «Человек — единственное животное, которое знает, что умрет… И он может наблюдать за этим процессом каждый день. В тюрьме вы или на свободе. Бог казнит каждого из нас каждый день».
Но Вольтер этого не сказал. Он перешел на другую тему.
— Сейчас я готовлю свой «Век Людовика XIV» к публикации. В этой связи я составляю список великих писателей, художников, ученых, благодаря стараниям которых этот век стал одним из четырех самых славных периодов в истории человечества. Мне кажется, что пока у человечества было лишь четыре периода расцвета. Первый — век Перикла[102] в Греции, когда жили такие гении, как Платон, Аристотель, Александр[103], Демосфен[104], Пракситель[105] и другие.
Второй — это время Цезаря[106], которое было и временем Цицерона[107], Вергилия, Горация, Лукреция[108], Овидия[109] и многих других. Третий, бесспорно, — период великих Медичи[110], когда расцветал талант Микеланджело[111], Рафаэля[112] и Леонардо да Винчи[113].
Во время составления этого списка я обнаружил одного забытого поэта — Мокруа. Не могу не процитировать четыре строки. Мокруа написал их, когда был восьмидесятилетним стариком:
Ну, кто из нас, — спросил Вольтер, оглядывая сидящих за столом гостей, — сумеет написать такие тонкие философские стихи, когда вам стукнет восемьдесят?
Он осекся, размышляя над тем, доживет ли он до такого возраста. Вряд ли. Но он тоже будет считать каждый день даром Божиим и будет призывать все человечество наслаждаться этим небесным даром. Король похлопал ему.
— Из всех философов предпочитаю слушать только Вольтера! — воскликнул он. — Почему бы вам не составить словарь ваших дефиниций[114]?
— Внимаю вам и повинуюсь, — ответил Вольтер.
Когда очередное заседание закончилось, он отправился в свой кабинет, где просидел при свете свечи всю ночь. Утром Вольтер послал королю первую статью из своего будущего «Философского словаря», она была посвящена Аврааму[115], который женился на своей сестре, сделал сам себе обрезание в столетнем возрасте, стал отцом, когда жене было уже за девяносто пять, и чуть не принес своего сына в жертву Богу.
Это была типичная статья Вольтера — ученая, волнующая, озорная, в которой то и дело загорались искорки его эрудиции и чувствовалась прозорливость мудреца. Он не пожалел тех бессонных часов, которые посвятил ей. Можно ли сильнее наслаждаться небесным даром нового дня, если не отдать его целиком работе?
Как-то под вечер Фридрих завел разговор о Руссо. Он, в частности, поинтересовался, не читал ли Вольтер его эссе, которое вызвало такой ажиотаж в Париже, не встречался ли с ним лично. И Вольтер с его обычной хитроватой улыбкой на худощавом лице, которая открывала почти беззубый рот, скорее всего, ответил отрицательно. Однако он предложил Фридриху разыграть сценарий такой встречи.
Итак, Вольтер вообразил себя знакомым Руссо, он пришел за Жан-Жаком, чтобы вместе ехать на обед к их приятелю в деревню. Открывает он дверь и видит: Руссо разводит большой костер, бросает туда все свои книги, радостно бегает вокруг огня, поздравляя себя с тем, что он наконец избавился от тех предметов, которые развращают человека. Затем Руссо бросает в огонь свои золотые часы, зло высмеивая манию людей носить «время» в кармане. Он приглашает друга последовать его примеру.
— Только дикари — порядочные люди! — восклицает он. — Но боюсь, что сейчас, когда в Квебеке появились оркестры и гобелены, даже благородное племя ирокуа вскоре развратится.
Руссо говорит настолько убедительно, что его друг начинает колебаться, а не последовать ли ему примеру Жан-Жака и не спалить ли тоже свою библиотеку. Когда они ехали к приятелю по темному лесу, на них напала шайка воров, которая отобрала у них все, даже одежду.
