Любовь и Ненависть - [34]

— Вы, должно быть, весьма ученый человек? — обратился друг Руссо к одному из бандитов.

— Ученый человек, говоришь? — рассмеялся тот.

Но друг Руссо не отступает. Он сам идет к атаману.

— В каком университете вы учились? — спрашивает он. Он не может поверить, что главарь банды никогда не посещал высшего учебного заведения. — Чтобы стать настолько развращенным, вы должны были непременно изучать искусства и науки!

Вожак, которому надоели глупые вопросы, сбивает приятеля Руссо с ног и орет ему в лицо, что он никогда не только не ходил в школу, но даже не умеет читать.

Когда наконец они, все перепачканные грязью, приезжают в дом к приятелю, друга Руссо вновь обуревают страхи: хозяин такого прекрасного дома, где полно картин, разных изящных вещиц, есть большая библиотека, должен быть развращен до мозга костей.

Но, к его великому изумлению, приятель приносит им чистую одежду, протягивает деньги и усаживает за обильный стол.

Однако сразу после обеда Руссо просит хозяина сделать еще одно одолжение — принести перо, бумагу и чернила. Ему не терпится написать еще одно эссе о культуре.

Этот экспромт Вольтера вызвал бурю восторга и дикие приступы хохота у собравшихся. Вскоре рукопись появилась в литературных кругах Европы. Позже экспромт напечатали с подписью «Тимон Афинский»[116].

Но вернемся к Руссо. Вспомним время, когда он старательно совершенствовал свои навыки в музыке и одновременно давал уроки. Тогда он мечтал добиться славы, создать великолепную оперу. Но, увы, его способности оказались весьма скромными. И все попытки Руссо поставить на сцене свою оперу «Галантные музы» провалились.

Как-то ему довелось провести неделю у одного пожилого сельского ювелира. Руссо развлекал компанию своими незамысловатыми мелодиями. Гости оживились, дамы почти разволновались. Неужели дело в его песенках?

— Соберите несколько таких песен, — настаивали они, — объедините их простеньким сюжетом — и вот вам восхитительная легкая опера!

Он не верил своим ушам.

— Чепуха! Такую муру я пишу постоянно и тут же выбрасываю в корзину!

— Господи! Ни в коем случае! — ахнули дамы, очарованные его музыкой. — Вы обязательно должны сочинить оперу на этом материале.

Они не отставали от Жан-Жака, умоляли до тех пор, пока он не сдался и не пообещал выполнить их просьбу.

Ах, какая ирония судьбы! Какая горечь! После стольких лет страстных усилий он вдруг близок к успеху, но вынужден отказаться. Сейчас ведь главное другое — война с критиками его «Размышлений об искусствах и науках».

Что же делать? Нельзя, с одной стороны, сурово осуждать искусство, а с другой — им заниматься. Допустим, в литературе это еще возможно: писатель не в силах сдержать своих чувств, ему трудно молчать — и он как бы делает это против собственной воли. Но в музыке? Нет, это уж слишком!

И во всем, конечно, виноват этот Рамо. Вина лежит на Рамо и на всей культуре этого «парижского века». Руссо старался писать такую музыку, как Рамо, подражать ему, но у него ничего не выходило.

По просьбе милых дам Руссо все-таки свел вместе все свои песенки — получилось что-то вроде облегченной оперы. Дамы пришли в восторг. Жан-Жаку долго аплодировали. Партии разучили — состоялась своеобразная премьера. Всем так понравилось произведение Жан-Жака, что и исполнители и слушатели в один голос заявили: это сочинение нельзя выбрасывать в корзину, необходимо отправить партитуру в Королевскую музыкальную академию. Руссо чувствовал себя лицемером, отказываясь от возможности публичного представления. Но никто из присутствующих не мог взять в толк, почему он так поступает.

Руссо попытался объяснить, что хочет услышать свою оперу в профессиональном исполнении, — только тогда он поймет, действительно ли она хороша. Историк Дюкло ответил что это невозможно. Музыканты и певцы из Королевской оперы никогда не станут репетировать сочинение ради того, чтобы удовлетворить любопытство автора.

Руссо согласился. Но тут же вспомнил, что Рамо организовал как-то частное представление своей оперы «Армида» — только для себя одного.

— Позвольте мне самому представить партитуру в музыкальную академию, — предложил Дюкло. — Ваше имя не появится. Никто и не догадается, что это ваше произведение.

Руссо согласился. Трудно вообразить, какие безумные, болезненные эмоции его обуревали! Он ужасно боялся. Что, если его сочинение отвергнут? Какой страшный удар по самолюбию! А если его все одобрят, то он от радости может выдать себя с головой, продемонстрировать всем, как ему хочется славы. Он, проповедник скромности, жаждет рукоплесканий! Разрываемый между желанием прослыть автором замечательной оперы и необходимостью оставаться в тени, Руссо провел несколько недель в ужасных терзаниях. Его нервы были натянуты до предела.

Опера вызвала бурю восторга у парижских любителей музыки. Дюкло торопился сообщить Жан-Жаку потрясающую новость: слухи о новой опере дошли до королевского управляющего зрелищами и он потребовал, чтобы впервые она была исполнена в королевском летнем дворце в Фонтенбло. Боже, какая честь!

— Ну и что вы ответили? — спросил Жан-Жак, стараясь казаться безразличным.