Любовь и французы - [48]

, доживший до двадцатого столетия и описанный мной в Долине Пирен, имел явно раблезианский характер: «После свадебного пиршества жених и невеста скрываются. Музыка играет все быстрее. Гармонист сидит в расстегнутой рубахе, и крупные капли пота блестят на его волосатой груди. (В эпоху Ренессанса играли на лютнях и скрипках.) “Они сбежали, они сбежали! Пора готовить ailladel” — орут самые внимательные из гостей. Все, испуская восторженные вопли, кидаются на кухню, чтобы помешать догорающие угли в камине. Ставят кипятить воду и, как только на ее поверхности появляются первые пузырьки, засыпают в нее пригоршни чеснока, соли и перца, за ними следуют самые зверские ингредиенты, до каких только могут додуматься парни и девушки: зола, сажа, даже паутина. Когда каждый гость добавит в aillade щепотку-другую своей излюбленной «пряности», ужасное варево объявляется готовым, и все пускаются на поиски новобрачных. Ищут долго-долго — на чердаке, в амбаре, в доме у соседей. Умнее всего поступают те пары, которые потихоньку удаляются в приготовленную для них спальню и, забаррикадировав дверь достаточно неплотно, чтобы она открылась от малейшего толчка, тихо забираются в большую двуспальную кровать, прислушиваясь к топоту гостей, бегающих по лестнице вверх и вниз, пока те, дико завывая от радости, наконец не откроют их убежища. Обычай предписывает жениху и невесте при виде aillade изображать удивление; когда им подносят полную миску этого зелья, они должны бодро улыбаться, выпить хотя бы один большой глоток и провозгласить, что тошнотворная бурда удалась лучше некуда. Невеста краснеет и прячет сияющее лицо меж простыней, пока хохочущая, разнузданная толпа не удаляется, затянув какую-нибудь непристойную песню вроде «Ya pas uno pallio al leit...» («Нет соломинки в этом тюфяке, которая не будет плясать, не будет плясать,— нет соломинки в тюфяке, которая не будет плясать всю эту ночь до зари»).

Другой нелепый обычай того времени, бытовавший не только в деревне, позволял гостям всю свадебную ночь подглядывать в окна и подслушивать под дверями спальни молодых. Иногда присутствие посторонних глаз и ушей так стесняло жениха и невесту, что они оказывались не в силах совершить соитие. Друзья жениха, несшие караул у окон и дверей, бурно аплодировали каждому скрипу кровати или вскрику невесты. Клеман Маро упоминает об этом смущающем обычае в своей Chant nuptial[102]; Брантом, разумеется, также не обходит его вниманием, принимаясь затем рассуждать об изобретенных лекарями способах скрыть прискорбный факт потери невестой невинности до свадьбы.

Глава 7. Тогдашние теории любви и секса

Маргарита Наваррская, как мы видели, развивала платонические теории любви, в то время как теоретики реалистической школы, такие как Буато, утверждали, что любовь суть патология, «душевная болезнь, характеризующаяся необычными проявлениями и истощающая кладовые жизненных сил. Пораженные этим недугом теряют свою индивидуальность, стенают, занимаются самоуничижением, их можно узнать по тому, как они бормочут слова вроде «коралл», «алебастр», «розы», «лилии»... Никто не знает, чем объяснить возникновение этой болезни; кто приписывает ее магнетизму, кто —микробам, кто — воздействию небесных светил...»

Писатели умеренных взглядов, подобно Этьену Паскье в его Colloques d’amour[103], полагали, что «любовь несовершенна при отсутствии соединения тела и души», а Монтень добавлял: «Можем ли мы умолчать о том, что, пока мы томимся в земной тюрьме, в нас нет ничего, что было бы чисто духовным или только телесным?»

Эроэ в своей Parfaite Amie[104] излагал любопытную теорию гармонии, предопределенной Всевышним, которая соединяет те человеческие существа, чья чувственная привязанность служит для выполнения божественного плана на земле, а Агриппа, чей ум был наполнен того же рода платоническими и эзотерическими идеями, верил, что взгляды, подобно огню, способны проникать от глаз до сердца и обмен беглыми взглядами представляет собой род духовного соития.

Что касается Гийома Буше, то он утверждал, что «женщина есть величайший дар Господа мужчине, тем более что ее добродетель и сила позволяют душе достичь созерцательного состояния, которое со временем усиливает влечение к божественному. Благодаря женщине мужчина забывает свое я. Женщина ниспослана мужчине, чтобы испытать его и показать, что ждет его в небесной обители».

Однако большинство авторов-мужчин были более склонны полагать, что женщины заставляют человека забывать о благородных целях, и их должно признавать простой биологической необходимостью. «Когда я говорю о женщинах,— писал Рабле,— я подразумеваю пол столь слабый, столь изменчивый, который так легко растрогать, столь непостоянный, столь несовершенный...»

Несколько замысловатых псевдонаучных теорий секса выдвинул Гийом Буше в своих так называемых Послеобеденных спорах, или Siirues. Он объяснял, что у женщин не может быть такого глубокого ума, как у мужчин, что вызвано влагой в их теле, из-за которой страдает женский пол. (Это якобы частично вызвано скоплением менструальной крови в их внутренних органах.) Разница между полами становится еще более заметной при сравнении форм головы мужчины и женщины. У мужчин на голове видны швы, соединяющие различные части черепа, в их организме больше тепла, которое вызывает расширение этих швов. У женщин эти соединения, наоборот, более плотные, что препятствует испарению гуморов. Здесь кроется причина женского сумасбродства, упрямства и частых головных болей. Вследствие этого нет ничего удивительного в том, что мужья редко находят общий язык со своими женами. Ведь их головы абсолютно не похожи друг на друга.