Любовь и французы - [116]

Поначалу узникам дозволялось свободно переписываться с родными, и для тех, кто тяжело переживал разлуку, это было одним из главных источников утешения. К примеру, старый месье Руше почти ежедневно писал жене, правдиво рассказывая ей о тюремной жизни. Этот старый джентльмен строгих правил очень сердился, когда его товарищи по несчастью приглашали повеселиться с ними в узком кругу мадемуазель Девье, танцовщицу, о которой всем было известно, что она отличается далеко не только танцевальной легкостью. Однако та была веселой и добросердечной женщиной, и старик изменил свое мнение о ней настолько, что даже сочинил в ее честь коротенький куплет. Это случилось после того, как она с таким великодушием пришла на помощь неимущему заключенному Малиторну, монаху-бенедик-тинцу. «Давайте устроим для него складчину,— предложила мадемуазель Девье однажды вечером, когда месье Руше и его друзья после ужина сидели вместе.— Чтобы никого не смущать, погасим свет, и каждый положит, сколько сможет, мне на колени. После этого мы снова зажжем свет, я сосчитаю деньги и добавлю к ним сумму, не достающую до ста фунтов,— сколько бы там ни было. Идет?» Бедный бенедиктинец так и не узнал, что полученный им наутро небесный дар достался ему благодаря отзывчивой потаскушке.

Позднее бывший революционный лидер Камилл Демулен (также из Люксембурга) писал душераздирающие письма своей жене, Люсиль Дюплесси, которая упросила его организовать для жертв террора комитет милосердия. Теперь Демулен из окна своей камеры смотрел на Люксембургский сад, где познакомился со своей любимой. Он ухаживал за ней пять лет, и свидетелем на их свадьбе, состоявшейся в 1790 году, был Робеспьер — тот самый Робеспьер, к которому Демулен ныне взывал о милосердии. Напрасно. Вожди Революции презирали тех своих коллег, которые смягчались и показывали, что у них есть сердце. «О моя дражайшая Люсиль,— писал Камилл из тюрьмы,— я был рожден, чтобы писать стихи, защищать беспомощных и делать тебя счастливой. Прости меня, chere amie[243], подлинная моя жизнь, которой я лишился, когда нас разлучили». Накануне своей смерти он сказал товарищу по заключению: «О моей жене я могу сказать только одно: я всегда верил в бессмертие души, но моя супружеская жизнь была столь счастливой, что я боюсь: вдруг я уже получил все возможные награды здесь, на земле?»

Несколько лет назад биограф Демулена Э. Пилон, занимаясь в архивах Лана научными изысканиями, наткнулся на небольшую шкатулку, в которой вместе с белым, вышитым цветами жилетом Камилла хранилась пара подвязок, вышитых незабудками и сердцами, и шелковый розовый корсаж,— эти вещи были на Камилле и Люсиль в день их свадьбы.

Мадам Ролан^{211} писала из тюрьмы Сент-Пелажи своему любовнику Бюзо, которому удалось бежать в Нормандию: «Ваш драгоценный портрет мне принесли четыре дня назад. До этого что-то вроде суеверия удерживало меня от желания иметь его здесь, в тюремной камере. Теперь он у меня возле сердца, скрытый от всех глаз и часто омываемый слезами...»

Месье Ролан знал об этой связи. Его жена была слишком честна, чтобы скрывать от него это обстоятельство, так что у нее были основания писать: «Попав в тюрьму, я приношу себя в жертву моему мужу и сохраняю себя для любовника; те, кто бросил меня в тюрьму, помогли мне примирить любовь и долг — поэтому жалеть меня не нужно!» В своем последнем письме к Бюзо она советует ему «умереть свободным, ибо Вы знаете, как жить свободным». Спустя несколько месяцев после ее казни — в июне 1794 года — Бюзо покинул свое убежище в Руане и, уйдя в поле, покончил с собой. Мадам Ролан умерла мужественно. Все знают ее знаменитые последние слова о свободе. Перед этим, готовясь взобраться на роковую телегу, которая должна была увезти ее на казнь, она заметила, что вперед нее протиснулся один из ее товарищей по заключению, фальшивомонетчик по имени Аамарш. «Вы не галантны, Аамарш,— презрительно обронила она.— Француз никогда не должен забывать оказывать должное почтение дамам».

Во время второго, более жестокого периода Революции узников более тщательно охраняли и инспектировали. Сношения с внешним миром были запрещены, но, по замечанию современника, «сколько остроумных уловок, сколько невинных хитростей изобретала любовь! Маленькую записку плотно обматывали вокруг стеблей спаржи, присланной в корзинке с продуктами. Ловкие пальцы зашивали письмо в кайму шарфа или в цыпленка. Пищей для сердца были клочки бумаги, в которые были завернуты масло, сыр, яйца или фрукты; их складывали вместе, как головоломку, и получалось письмо. Один из узников сделал почтальоном маленькую собачку, которая (подобно chienet[244] из средневекового романа) доставляла ему в ошейнике весточки с воли».

Кокетство дам, заключенных в Консьержери, вызывало улыбку у бывшего министра графа Беньо. «Француженки,— отмечал он в своих Мемуарах,— не утратили ни одной черты, присущей их характеру, и, чтобы удовлетворить свое желание нравиться, усердно страдали. Мужчин и женщин разделял коридор, отделенный от внутреннего двора железными решетками, которые, однако, не были достаточно часты, чтобы помешать кавалерам ухаживать за дамами. Дамы наряжались в заманчивые negliges