Любовь и чума - [89]

Между тем Мануил Комнин успел уже вернуть свое хладнокровие и ожидал с непоколебимой верой в свою силу, которая выручала его столько раз из опасностей, приближения страшного противника.

После нового поощрения со стороны Зои лев бешено зарычал и бросился на императора.

Последний стоял твердо, как дуб, и даже не пошатнулся от толчка, который опрокинул бы десяток силачей, защищаясь левой рукой, исцарапанной в кровь когтями животного. Он ловко прицелился ножом и выколол льву глаз.

Гассан взревел от боли и покатился по земле, но затем он вскочил, бросился снова на Комнина и запустил в плечо свои острые зубы. Горячее дыхание уже жгло лицо императора, но ловким движением увернулся он от страшной пасти и выколол зверю его последний глаз.

Обливаясь кровью, ослепленный, лев упал на землю, испустив такой жалобный вой, что ужас овладел всеми присутствующими.

Хотя и сильно помятый, Мануил встал, спокойный и невозмутимый как всегда.

— Бедный Гассан! — проговорил насмешливо Мануил. — Напрасно повиновался ты капризам прекрасной Зои. В наказание за это я не убью тебя, чтобы ты, лишенный зрения, был посмешищем детей. Что же касается тебя, Никетас, и твоей дочери, я дарю вам жизнь за вашу смелость и дам вам спокойное убежище… Добрые товарищи, — продолжал он, обращаясь к матросам и бросая им горсть золота. — За хижиной Орселли есть гондола, в которой вы должны перевезти этого старика и его дочь на ваши галеры, с которых вы ушли… Кризанхир, назначаю тебя начальником этой экспедиции, так как мне известно, что ты любишь эту девушку, заставившую тебя забыть о своей обязанности в отношении меня, твоего законного повелителя.

Слова эти были произнесены таким саркастическим тоном, что аколут посинел от ужаса, поняв, что император знает о его участии в заговоре, который не состоялся благодаря благородному поступку Валериано Сиани. Он поклонился молча, зная, что всякое оправдание будет бесполезно: Мануил Комнин не изменял никогда своих решений.

Между тем Антонио, Пиетро и два других матроса делили между собой золото, брошенное им Комнином, громко прославляя его неустрашимость, силу и великодушие.

Мануил подошел к молодому патрицию, присутствовавшему при этой сцене с равнодушием человека, которому нет больше ни до чего дела. Он забыл в эту минуту и родину, и свое горькое положение, и с немым отчаянием смотрел на свою возлюбленную Джиованну, эту венецианскую жемчужину, метавшуюся в мучительной агонии на горячем песке.

Смерть наступала. Лицо Джиованны чернело все сильнее и сильнее, но угасавший взгляд ее не сходил с лица Сиани. Казалось, что, прежде чем переселиться в вечность, молодая девушка старалась запомнить дорогое ей лицо, чтобы унести с собой воспоминания о прежних счастливых невозвратимых днях.

Комнина тронуло это безмолвное страдание.

— Сиани, — сказал он мягко. — Ваша Джиованна умирает, но пусть вам послужит утешением в горе мысль, что она любила вас до последнего мгновения. Она приняла мое предложение, только для того, чтобы избавить своего возлюбленного от смерти… Прощайте! Я нашел в вас великодушного врага, и двери Бланкервальского дворца будут открыты для вас всегда. А теперь на прощание позвольте дать вам последний совет: не приближайтесь к своей возлюбленной: дыхание ее смертельно.

— О, смерть не страшна мне! — воскликнул Сиани, выйдя, наконец, из своего оцепенения. — Пусть придет она, я встречу ее с радостью!.. Джиованна, моя дорогая Джиованна, я не оставлю тебя, я отправлюсь вместе с тобой!

Говоря эти слова, он, как безумный, бросился на грудь умирающей и прильнул губами к воспаленным ее губам.

Между тем Никетас и Зоя удалились в сопровождении матросов и Кризанхира, который уже придумывал план мести Мануилу, если чума пощадит его.

— Я выполнил свою задачу, — проговорил император задумчиво. — Я оставляю в Венеции чуму и междоусобный раздор. Я ослабил своего врага и уверен, что он долго не забудет этого и не будет мечтать о том, чтобы поколебать мое могущество… Итак, оказалось, что гордая красавица Адриатики не сумела защититься даже от одного человека.

— Еще бы! — подхватил Аксих. — Ведь этот человек храбрее и предприимчивее целой армии.

— Мне кажется, что ты не забыл ремесло придворного во время своего пребывания в доме у Львиного Рва, — заметил с улыбкой Комнин и пошел по направлению к Лидо, чтобы взойти на ожидавший его корабль, который должен был отвезти его обратно в Константинополь.

На следующий день после этого патриций Орио Молипиери предложил сенаторам, собравшимся в его паллацо, сжечь все галеры, на которых находились зачумленные.

Когда этот страшный проект был одобрен всеми, молодой патриций привел его в исполнение без всяких отлагательств. Он лично отправился к зачумленным кораблям и на глазах многочисленной толпы уничтожил их с помощью греческого огня.

Во время этого аутодафе один молодой венецианец пробрался на один из зачумленных кораблей и бросился в пламя. Это был несчастный Орселли, решивший искать смерти, чтобы избавиться от угрызений совести, терзавшей его невыносимо со дня смерти хорошенькой Беатриче.

По возвращении из Зары Орио Молипиери в благодарность за спасение родины от ужасной эпидемии был единодушно провозглашен всем народом венецианским дожем.