Любовь и чума - [88]

Джиованна вздрогнула, поняв желание Никетаса, но мысль о Сиани придала ей мужество: она бросилась к Мануилу и протянула ему руку, стараясь не встречаться с глазами Валериано.

Обрадованный таким поступком Джиованны, император схватил ее руку, и хотел удалиться, но логофет преградил ему путь.

Изумленный такой дерзостью, Мануил раскрыл рот, чтобы спросить о причине ее, но старик предупредил его, отбросив покрывало и указав на свой выколотый глаз.

— Как, это ты, Никетас! — воскликнул император гневно.

Но не успело это восклицание слететь с губ Мануила, как дверь хижины Нунциаты отворилась, и из нее вышла прекрасная девушка с бледным и печальным лицом. Это была Зоя.

Убежав с отцом из дома у Львиного Рва, молодая девушка вспомнила о предложении Джиованны и отправилась к ней с просьбой оказать ей помощь. Чуждая зависти, Джиованна встретила соперницу с непритворным радушием и предложила ей жить в доме ди Понте, как в своем собственном.

Тронутая таким великодушием, гречанка забыла прежнюю ненависть к невесте Валериано и полюбила ее, как только могут любить женщины, рожденные под солнцем Юга.

В описываемый день Джиованна предложила гречанке проведать бедную Нунциату, и они отправились к ней в сопровождении логофета.

Но, придя в хижину девушки, они застали там незнакомых матросов, мучившихся в предсмертной агонии. Руководясь чувством сострадания, Джиованна и Зоя, не зная, какая болезнь мучила матросов, поспешили оказать им посильную помощь.

При виде императора, которому Никетас преграждал дорогу, девушка задрожала всем телом и остановилась как вкопанная.

— Кто внушил тебе мысль показаться мне на глаза в ту самую минуту, когда я забыл и о твоем существовании? — проговорил Мануил, сдвигая брови.

Старик ответил только ироничной улыбкой на этот вопрос и продолжал стоять в прежней позе.

— Назад, подлый раб! — закричал цезарь, замахиваясь на него ножом, которым он убил Виталя. — Дай мне дорогу, и я прощу тебе твою дерзость. Я счастлив сегодня и не желал бы заслужить ничьих проклятий.

На обезображенном лице логофета выразилась дикая радость. Он схватил руку Джиованны и показал Мануилу зловещее пятно.

Император отшатнулся с ужасом.

— Боже праведный, — воскликнул он с волнением. — Неужели это правда, неужели чума подкосит эту чудную венецианскую розу в самом ее расцвете?

Никто не ответил на эти слова.

Взгляды всех обратились на цезаря. Но он, вместо того чтобы поддаться унынию при сознании опасности, выпрямился во весь рост и проговорил с улыбкой:

— Бедный Никетас! Так ты вообразил, что я умру от чумы как какой-нибудь слабый плебей? Но разве ты забыл, что я встречался со смертью на полях кровопролитных битв, и она не осмеливалась приближаться ко мне? Неужели ты не помнишь, как злоумышленники старались не раз отравить меня, но все их усилия были бесплодны, все действие их яда ограничивалось только минутным головокружением да бессонницей. Не ты ли сам подговорил благородного Сиани убить меня и не парализовал ли Бог его руку?.. Нет, почтеннейший Никетас, я не боялся битв, не боюсь и чумы…

Старик задрожал.

— Берегитесь! — шепнула ему Зоя, приблизившись к нему. — Если император пренебрегает до такой степени смертью, то у него непременно есть талисман, который предохраняет его от гибели, и тогда ваша месть бессильна!

Мануил окинул отца и дочь насмешливым и презрительным взглядом.

— Ты дурно поступил, Никетас, забыв прошлое, — продолжал Комнин. — Тебе не следовало искушать судьбу. Если бы ты не явился сюда, то мог бы наслаждаться жизнью еще много лет, но теперь ты погиб. Уезжая из Венеции, я принесу ей две очистительные жертвы в лице отца и дочери, радующихся теперь моему отчаянию.

Но эта угроза, казалось, не смутила логофета и Зою. Они отошли от Комнина и приблизились ко льву, при виде которого губы цезаря искривились злой усмешкой. Он обернулся к Аксиху и, указывая на отца с дочерью, проговорил холодно:

— Отдай их льву.

Укротитель улыбнулся и подошел молча к своему любимцу.

— О, как ты великодушен, Мануил! — воскликнула гречанка, посмотрев насмешливо на властелина Византии и наклоняясь к животному, чтобы погладить его косматую голову.

Лев весело поднялся с земли.

— Гассан! — приказал зверю Аксих, указывая на Никетаса. — Взять его!

Все присутствующие вздрогнули, ожидая, что лев кинется на старика и растерзает его, но лев спокойно стоял в той же позе.

— Гассан! — повторил укротитель сердито. — Что же ты перестал слушаться моего голоса?

— Не трать по пустякам слова! — перебила гречанка. — Не заставляй льва, если ты не хочешь сам попасть на его зубы.

Говоря это, она продолжала гладить льва, указывая ему на Аксиха. Гассан глухо зарычал и взглянул на своего господина с такой угрозой, что тот затрепетал всем телом.

— Пресвятая Богородица! — воскликнул он. — Что это за чудо: лев перестал узнавать меня и повинуется воле этой женщины!..

— Хотелось бы мне знать, гордый цезарь, так же ли мало боишься ты разъяренного льва, как яда, кинжала и чумы, — произнесла Зоя вызывающим тоном.

Комнин вздрогнул, но не сказал ни слова.

— В этом можно, впрочем, сейчас убедиться, — продолжала она. — Отчего не воспользоваться удобным случаем испытать степень отваги победителя Антиохского Геркулеса. Вперед, Гассан, бери нашего врага! — крикнула она льву, придав своему голосу выражение ненависти и злобы.