Любовь хорошей женщины - [60]

Ева рассказала, что с ними приключилось. Она начала с шашечной доски на пляже, исчезнувшей гостиницы, поездки в деревню. Рассказ включал наряды ее матери, городской дамы, ее просторные платья и шлепанцы в тон, но она не упомянула о том отвращении, которое испытывала юная Ева. Потом начались зрительные образы — карликовый сад, полки со старыми куклами, великолепные мозаики из битого стекла.

— Они немного походили на Шагала, — добавила Ева и вопросительно глянула на Иэна.

— Ага, — сказал Иэн. — Даже мы, городские топографы, слыхивали про Шагала.

— Ах, простите-простите, — отозвалась Ева.

Оба рассмеялись. И вот столбы, нахлынувшие воспоминания, темная аллея, и разрушенный сарай, и ржавые железяки, дом в руинах.

— Хозяин играл в карты с друзьями, — продолжала Ева. — Ничего не слышал про мозаики. Не знает, или ему безразлично. И господи боже ты мой, почти шестьдесят лет тому я там была, подумать только!

— Ох, мамочка, — сказала Софи. — Какая жалость.

Она лучилась от счастья, видя, что Ева и Иэн так хорошо ладят.

— Может, и нет, — сказала Ева. — Может, и нет.

Она не упомянула фрагмент стены, замеченный за кустами. Зачем, когда есть еще так много того, о чем не стоит упоминать? Прежде всего об игре с Филипом, так его перевозбудившей. И почти все о Гарольде и его приятелях. Почти все, что касалось девушки, запрыгнувшей в машину.

Есть люди, излучающие порядочность и оптимизм, они словно бы очищают любую атмосферу везде, где находятся, и им нельзя рассказывать подобные вещи, это слишком разрушительно. Еву поразило, что Иэн оказался одним из таких людей, несмотря на нынешнее свое благодушие, и что Софи благодарит свою счастливую звезду за то, что нашла его. Обычно старики нуждаются в защите, но теперь все чаще кажется, что и более молодые, и такие, как Ева, пытаются не показать, что они запутались. Вся ее жизнь явственно видится как непристойное метание, неисправимая ошибка.

Она еще могла бы рассказать, что дом гадко смердел и что хозяин и его приятели имели вид испитой и отвратный, но не о том, что Гарольд был голым, и уж ни в коем случае — что сама она испугалась. И ни за что — чего именно.

Филипу поручили собрать кукурузную шелуху и выбросить у кромки поля. Дейзи тоже схватила пару горсток и раскидала их вокруг дома. Филип ничего не добавил к истории Евы да вроде и не собирался. Но когда Ева закончила рассказ и Иэн (которому приспичило включить эту местную байку в свои профессиональные исследования) спросил Еву, что она знает о разрушенных деревенских древностях, о сельском быте, о распространении, как он выражался, агробизнеса, Филип отвлекся от ползания по полу под ногами у взрослых. Он посмотрел на Еву. Прямым взглядом, с проблеском сообщнической пустоты, с подавленной улыбкой, исчезнувшей раньше, чем появилась необходимость заметить ее.

Что бы это значило? Только то, что он уже начал собственную работу по сбору и сокрытию воспоминаний, самостоятельно решая, что хранить и как и что именно будет иметь значение для него в его неведомом будущем.

Если девушка разыщет Еву и появится здесь, пока дети еще не уедут, тогда грош цена всем Евиным предосторожностям.

Девушка не придет. За десять минут, проведенных у шоссе, может возникнуть вариант получше. Возможно, более опасный вариант, но зато куда интереснее и, уж наверное, более выгодный.

Девушка не придет. Разве что встретит какого-нибудь бездомного, бессердечного бродягу своего возраста. (Я знаю место, где мы можем пожить, если избавимся от старухи.)

Не сегодняшней, но завтрашней ночью Ева будет лежать в этом опустевшем доме, меж дощатых стен, похожих на бумажную скорлупу, позволив себе стать легкой, безответственной, и в голове у нее не будет ничего, кроме шороха густой, высокой кукурузы, которая, наверное, уже перестала расти, но все еще трепетно шумит во мраке.

Дети останутся

Тридцать лет тому одна семья проводила отпуск на восточном берегу острова Ванкувер. Молодые отец и мать, две их дочурки и пожилая пара — родители мужа.

Погода превосходная. Каждое утро, каждое утро первый чистейший солнечный луч падает сквозь высокие ветки, выжигая туман над спокойной водой пролива Джорджии. Вода отступила, оставив огромный пустой клин еще влажного песка, но ходить по нему легко, словно по бетону на последней стадии застывания. Отлив на самом деле еще не закончился, каждое утро уголок песка все меньше, но он по-прежнему достаточно велик. Изменения прилива больше всех интересуют деда.

Паулине, молодой маме, берег нравится меньше, чем дорога, бегущая за дачными строениями приблизительно на милю к северу, пока не остановится на берегу речушки, спешащей в море.

И если бы не приливы и отливы, то вообще ни за что не догадаешься, что перед тобой море. По ту сторону воды взгляд упирается в горы материка, предел, который и есть западная стена Северо-Американского континента. Эти хребты и вершины, которые вот прямо сейчас начинают проглядывать в дымке и в просветах между деревьями, уже заметны Паулине, катящей по дороге дочкину коляску; эти хребты также весьма интересуют деда. И его сына Брайана, мужа Паулины. Отец и сын постоянно спорят, что есть что. Которые из этих абрисов действительно континентальные горы, а какие — неправдоподобной высоты острова, окаймляющие берег? Сложно определиться, когда их ряды вот так сливаются и часть гор кажется то ближе, то дальше в переменчивом дневном свете.