Любовь хорошей женщины - [50]

— В Онтарио я один знаю, — сказал Филип.

Он наклонился, насколько позволял ремень безопасности, и тихо, с присвистом, иногда постукивая зубами от напряжения и крайней сосредоточенности, предостерегал ее:

— Ссс-сссс, берегись! Кажется, тебе надо развернуться. Да. Да. Теперь я уверен.

Они преследовали белую «мазду», а теперь, ясное дело, впереди оказался старый зеленый грузовичок «форд».

— Точно? — спросила Ева.

— Точно.

— Ты чувствуешь, что они уже высасывают через пространство?

— Они преобразуются одновременно, — сказал Филип. — Можно, конечно, сказать «высасывают», но это просто чтобы понятнее было.

По первоначальному замыслу Евы штаб-квартира должна была базироваться в деревенском магазинчике, продающем мороженое, или на детской площадке. И как будто бы все пришельцы собрались там, приняв личины детей, и, соблазненные прелестями мороженого или горками и качелями, временно пригасили свои невероятные способности. Так что можно не бояться, что они умыкнут тебя или вселятся в тебя, если, конечно, ты не выберешь неправильный цвет мороженого или не просчитаешься с количеством раскачиваний на определенной качели. (Все-таки какие-то опасности должны угрожать, а то Филип почувствует себя обманутым и униженным.) Однако Филип совершенно всерьез принял командование на себя, так что предсказать последствия становилось все труднее. Грузовичок съехал с вымощенной сельской дороги на боковую, выложенную гравием. Это был ветхий автомобиль с непокрытым кузовом, остов изъеден ржавчиной — далеко не уедет. Скорее всего, домой, на какую-то ферму. И вряд ли появится другая машина, за которой можно будет следовать до самой цели.

— Ты уверен? — спросила Ева. — Там же только один водитель. Я думала, они никогда не ездят поодиночке.

— Собака, — сказал Филип.

И действительно, в кузове ехала собака, она бегала от одного борта к другому, словно стараясь заполнить собой весь грузовик одновременно.

— Собака тоже пришелец, — добавил Филип.

Утром, когда Софи уезжала в аэропорт Торонто, чтобы встретить Иэна, Филип занимал Дейзи в детской. Дейзи вполне освоилась в чужом доме, если не считать мокрых простыней каждую ночь, — но в этот раз мать впервые уехала, не взяв ее с собой. Поэтому Софи попросила Филипа отвлечь сестренку, и он с энтузиазмом взялся за дело (обрадовался новому повороту событий?). Он катал игрушечные машинки по всему полу, издавая сердитое моторное рычание, чтобы заглушить звук настоящей машины Софи, которая выезжала со двора. Потом он крикнул Еве:

— Ну что, Б. М. уехала?

Ева убирала на кухне остатки завтрака, пытаясь сосредоточиться. Она вошла в гостиную. Там лежала кассета с фильмом, который они с Софи смотрели вчера вечером. «Мосты округа Мэдисон»[26].

— Что такое «Б. М.»? — спросила Дейзи.

Детская спальня открывалась в гостиную. Домишко был тесный, наскоро и по дешевке приведенный в порядок для сдачи на лето. Ева собиралась снять дачу у озера на время каникул — Софи и Филип не приезжали почти пять лет, а Дейзи она вообще видела впервые. Ева выбрала этот мыс на озере Гурон, потому что в детстве бывала там с родителями и братом. Все изменилось в тех местах — дачи смотрелись солидно, что твои пригородные дома, и арендная плата подскочила до небес. Их домик располагался в полумиле от каменистой, не самой удобной северной части пляжа, и это было лучшее, что она могла себе позволить. Дом стоял посреди кукурузного поля. Ева рассказала детям то же, что отец когда-то поведал ей самой: ночью можно услышать, как растет кукуруза.

Каждый день, снимая с веревки отстиранные вручную простыни Дейзи, Софи вытряхивала из них кукурузных клопов-черепашек.

— Б. М. означает «белая моча», — ответил Филип, хитро поглядывая на Еву.

Ева застыла на пороге. Вечером они смотрели, как Мерил Стрип сидит под дождем в кузове грузовика своего мужа, как она поворачивает дверную ручку, как задыхается от тоски и желания, когда ее возлюбленный уезжает. Потом мать и дочь подняли друг на друга глаза, полные слез, тряхнули головами и засмеялись.

— Еще это означает «Большая Мама», — заявил Филип уже более примирительным тоном. — Так папа ее иногда называет.

— Ну ладно, — сказала Ева. — Если это твой вопрос, то ответ — да.

Правда ли, размышляла она, что Филип считает Иэна своим родным отцом? Она не спрашивала Софи, что ему сказали. И конечно, не спросит. Настоящим отцом был ирландский парнишка, путешествовавший по Северной Америке, чтобы решить, кем быть, раз уж он передумал становиться священником. Ева считала, что он просто друг Софи; кажется, и Софи так о нем думала, пока не соблазнила его. (Он был такой стеснительный, что я и мечтать не могла об этом, сказала она.) Только увидев Филипа, Ева представила себе, как же выглядел тот мальчик. Тогда она увидела его достоверное воспроизведение — светлоглазый, педантичный, обидчивый, насмешливый, придирчивый, застенчивый, вспыльчивый юный ирландец. Он чем-то смахивал на Сэмюэла Беккета[27], сказала она, вплоть до морщинок. Конечно, дитя подрастало, и морщинки стали исчезать. Софи тогда училась в университете на археолога. Ева нянчила ребенка, пока Софи отсутствовала. Ева была актрисой — она и теперь ею оставалась, если подворачивалась работа. Даже в те времена случалось, что работы она не находила, или брала Филипа на дневные репетиции. Пару лет они жили все вместе — Ева, Софи и Филип — в торонтовской квартире Евы. Именно Ева возила Филипа в грудничковой коляске, а потом в открытой прогулочной по улицам между Куин и Колледж, Спадина и Оссингтон, и во время этих прогулок она порой находила какой-нибудь превосходный, хоть и заброшенный домик, выставленный на продажу, на прежде неведомой ей короткой (всего два квартала) тенистой улочке-тупике. Она посылала Софи поглядеть на дом, затем они обходили его вместе с агентом по продаже, разговаривали об ипотеке, обсуждали усовершенствования, достойные вложений, и то, что они могли бы отремонтировать сами. Они все раздумывали и предавались фантазиям, пока дом не продавали кому-нибудь, или пока Еву не одолевал нечастый, но сильный приступ финансовой осмотрительности, или пока кто-нибудь не убеждал их, что эти очаровательные переулки и закоулки не вполне безопасны для женщин и детей, в отличие от светлой, уродливой, хамоватой и шумной улицы, где они продолжали жить.