Любивший Мату Хари - [30]

Как всегда, самой худшей была первая неделя, и Грей провёл её или яростно работая, или сидя с друзьями в переполненном кафе.

Но даже на расстоянии тысячи миль от неё невозможно было её по-настоящему забыть. Тем более что в те дни её слава была всё ещё на подъёме и о ней постоянно упоминали в газетах. Волна рецензий достигла Парижа в октябре, и казалось, что критики тоже полюбили её.

Но наиболее ясное впечатление оставило письмо не от Зелле, а от Данбара. Оно пришло в обычный день середины октября. Грей провёл утро, делая наброски с рыбаков под Новым мостом, а днём, вернувшись к себе в комнату, обнаружил письмо, прикнопленное к своей двери. Шесть старательно исписанных от руки страниц из отеля «Бристоль» в Вене.

В сущности, Данбар послал два письма, одно прочитывалось между строк другого. В Вене холодно, начал он, но прекрасно: оранжевые деревья вдоль Рингштрассе, постоянные звуки вальса. Конечно, ещё и Дунай, и волнующие вечера. Ночи, однако, утомительны, и везде полно евреев.

Два коротких абзаца о богемных друзьях Зелле, затем долгое и противоречивое описание её дебюта. «Как и все австрийцы, — писал он, — венцы стремятся стать полными собственниками, особенно когда речь идёт о популярном кумире...» Далее он замечал, что местная аристократия скучна. «Конечно, они не англичане».

Из этих праздных размышлений проступали расплывчатые жалобы на график работы Зелле, на её взаимоотношения с другими и даже более смутное признание своей одержимости ею. Он явно прочёл Фрейда, и там было нечто о циклических расстройствах, и, видимо, он сосредоточился на них.

По контрасту с этим, однако, его заключительные замечания выглядели бодрыми и сдержанными. Знакомый Маргареты пригласил их за город, где он надеется подстрелить оленя, но удовлетворится и фазаном. Зелле предвкушает верховую езду и, конечно, шлёт свои приветы...

Пробило четыре пополудни, когда Грей отложил письмо. Четыре часа, сумеречное время. Зелле сейчас, возможно, легла вздремнуть, а Данбар размышляет в соседней комнате. Свет, должно быть, там синий или синевато-стальной, повсюду разбросана её одежда.

Из последних строк было ясно, что Данбар ожидал ответа, но, даже если бы и знать, что написать, эти пять или шесть страниц о Зелле казались ненужными. Никогда нельзя надеяться объяснить её поступки, проанализировать их или освободиться от неё. Она слишком сложна для определения, и совет другого мужчины тут неуместен.

   — Я никогда по-настоящему не знаю, когда она шутит, когда серьёзна, — как-то сказал Данбар. Тогда, вероятно, никогда и не узнаешь, мог бы ответить ему Грей. Потому что она, безусловно, прибыла из другого мира, странного, загадочного, куда входят через низкую дверь в стене. Всё в нём слегка не в фокусе, все дороги кружат. Время тоже слегка смещено так, что единственная ночь может длиться годы.

Прошло более шести недель, не было ни слова от Данбара, и от тех дней осталась серия простых рисунков, показывающая возвращение к основе. Он работал с натуральным светом и придерживался строгих форм. Он провёл много времени, анализируя плетёный стул. Заинтересовался также соседскими кошками и, в конце концов, подобрал бродячего кота по имени Болеро. Кот запечатлён на акварели конца 1908 года.

Вдали от мольберта жизнь также потеряла свои сложные измерения, характерные для его первых восемнадцати месяцев в этом городе. Он проводил вечера с Вадимом де Маслоффом и время от времени ездил на омнибусе в поисках новых перспектив. Случались даже периоды (особенно в конце октября), в которые казалось: он уже пережил самый худший момент своих отношений с Зелле и даже ухитрился выжить. Когда он задумывался о своей жизни, она представлялась ему в виде мимолётных картин, всё ещё достаточно ярких. Он любил воображать себя в некоем причудливом старом пригороде Лондона работающим маслом над пейзажами. Его соседи, простые, но добрые люди, считают его тихим чудаком, прожившим жизнь, о которой мечтает чуть ли не каждый... и если какие-нибудь молодые женщины нашли бы его привлекательным, он в конце концов согласился бы писать и их.

Это были видения, утешавшие его той осенью, фантазии в дождливые дни, удерживающие от того, чтобы сосредоточиваться на Зелле. Он даже зашёл настолько далеко, что наводил справки об имениях в Бекшире, провёл полдня, изучая «Таймс». Но на самом деле выхода не было ни в Англии, ни во Франции, никакого выхода...

Телеграмма от Данбара пришла в пятницу, в один из первых холодных дней года. Серое небо, канавы припорошены, и внезапно, как с неба: «Прибываю в восемь часов, вокзал Сен-Лазар».

Если бы Грей следовал своим инстинктам, он должен был разорвать послание, запереть дверь и задёрнуть шторы. Но вместо этого он просто ждал, сидя у окна впервые за эти дни с крепким спиртным напитком. Ближе к сумеркам он вышел на улицу. Одно мгновение ушло на то, чтобы отыскать свободный экипаж.

На станции оказалось холодно, сырой ветер дул сквозь стропила. Голоса раздавались отдалённо на фоне громыхания подъезжающих поездов. Прошло полчаса, прежде чем появился Данбар. Он был один, одет в безвкусный, но дорогой костюм и, как обычно, искал свой багаж.