Любивший Мату Хари - [29]

Этой оцепенелой ночью город был словно накрыт куполом колокола. Туман казался промышленным дымом, и окраинные улицы почти опустели. По предложению Зелле они обедали в одном из русских кафе, где собирались друзья, живущие по соседству. Еда подавалась совсем заурядная, но на галерее всегда играли скрипачи.

С самого начала существовал какой-то разлад в этой ночи. Ещё до того, как принесли коктейли, Данбара отослали с каким-то лакейским поручением, за что вознаградили только пренебрежительной улыбкой. Затем последовали замечания о его одежде и его безнадёжно английском взгляде на будущее. Также ей не понравилось выбранное им вино.

Это стало системой — повторяющийся удар в одно и то же больное место. Данбар обычно высказывал какое-нибудь невинное мнение, а Зелле небрежно разносила его в пух и прах. Вечер тянулся медленно, и молчание становилось всё более гнетущим, казалось, даже официанты испытывали неловкость, стоя наготове с очередной бутылкой для скандально известной танцовщицы.

В полночь её компания окончательно распалась. Данбара послали искать такси, а Зелле удалилась на галерею. Отсюда открывалась широкая панорама: крыши, за ними река и дождевые тучи, собирающиеся на горизонте.

Грей медленно, не говоря ни слова, приблизился. Зелле не обернулась. Её волосы были свободно распущены по плечам; и хотя глаза её были всё ещё живыми и ясными, он ощутил в её голосе утомление.

   — Я не могу представить, что существует место, столь же прекрасное, как это, — сказала она ему.

Он шагнул ещё ближе, теперь их руки, лежавшие на перилах, почти соприкасались.

   — Это значит, что ты никогда не видела Англии.

Она откинула голову:

   — О, вот как! Ты выступаешь на стороне Чарльза?

   — Ты назначила меня его опекуном.

   — Это была временная мера. Он теперь сам себе хозяин.

   — Но едва ли в том преуспевает.

   — Что это должно значить?

Он отвёл взгляд, засунул руки в карманы. Тремя этажами ниже ещё какая-то пропащая душа искала экипаж.

   — Ты хоть сколько-нибудь любила его, Маргарета?

   — Право же, Ники.

   — Любила?

   — Конечно.

   — Тогда зачем ты обращаешься с ним как с каким-нибудь паршивым пуделем?

Он ожидал вспышки сардонического смеха, но она просто облизнула губы и внезапно опять оказалась похожей на ребёнка. Голос её тоже стал очень мягким:

   — С ним всё в порядке, Ники. Честное слово. Просто... Ну, иногда нервы выходят из-под контроля.

   — Тогда отошли его обратно в Англию. Освободи его и отошли домой.

Она улыбнулась:

   — Ты говоришь, как священник, ревнивый священник. А хуже их не бывает — фанатики с непонятными мотивами.

   — Отошли его домой, Маргарета.

   — Но я люблю его, на самом деле люблю...

   — Нет, не любишь.

Он владел ею безраздельно только ещё один раз этой ночью — несколько слов на прощание во дворе, где невыносимо несло от прорванных труб. Данбару велели подождать в экипаже. Сказано было очень спокойно.

   — Не говори о Чарльзе, — произнесла она. — Нет необходимости.

Она положила руку на его плечо, рассеянный жест.

   — Маргарета...

   — Нет, послушай. Мы с Чарльзом хорошо понимаем друг друга. Говорю тебе, это всё вполне невинно. Ники, не смотри на меня так. Я говорю тебе правду — это невинно.

И несомненно, она верила в сказанное.

Прошла неделя, прежде чем он вновь увидел её, и от тех дней остались рисунки: она, сидящая в бамбуковом кресле. Чёрное платье и волосы, туго затянутые сзади, придают её лицу непривычное выражение строгости. Глаза направлены на обнажённое тело юноши у её ног. Тут нет ощущения нежности; и её рука, касающаяся ноги юноши, кажется холодной и лишённой жизни...

Но когда он наконец вновь увидел её, то его впечатление показалось почти нелепым; она выглядела чрезвычайно хорошенькой, простой и невинной. Её волосы мягко обхватывала лента, глаза только чуть-чуть подведены тенями. И беседа ни в малейшей степени не звучала зловеще — лишь обсуждение предстоящего турне.

Она сказала, что будет выступать по меньшей мере семь недель, включая восемь ночей в Вене. Сказала, что деньги, без сомнения, благодать, но при этом всегда приходится преодолевать трудности. Под конец она упомянула: Данбар будет сопровождать её, чтобы помогать с практическим обустройством. Грей сказал, с меньшим чувством, чем хотел, что Данбар практичный малый и окажется по-настоящему полезен со своей крепкой хваткой в том, что касается цифр.

Приблизительно в восемь часов они расстались, и день, начинавшийся гнусно, окончился довольно хорошо. Розовое небо с белой луной над кварталами домов. Толпы понемногу редели везде, кроме трамвайных остановок. И чтобы унести с собой впечатление от этого вечера, Грей ненадолго остановился на краю площади и бросил на Зелле последний взгляд. Стоя на каменном бордюре, она ждала подъезжающий экипаж. Данбар, изогнувшись, протягивал к ней руки из экипажа, её глаза оставались загадочными, но улыбка была знакомой.

Они уехали в понедельник ясным днём. Листья ещё не пожелтели, но конец лета уже чувствовался. Хотя Грей не был на вокзале, он был в силах нарисовать в своём воображении их отъезд достаточно чётко: пока Данбар командует носильщиками, Зелле бурно машет со ступенек.